Всемирный пьеро -александр вертинский. Александр вертинский - грустный пьеро После долгожданного возвращения домой Вертинский испытывал опустошение

18-06-2007

Галич вспоминает о Вертинском
[Из передачи «Галич у Микрофона»]

Началось все неожиданным утренним звонком тридцать уже с лишком лет тому назад. Мне позвонил мой приятель и каким-то странным, слегка насмешливым голосом сказал: "Слушай, у меня есть свободный билет. Ты не хотел бы пойти сегодня вечером в Дом кино, на концерт Александра Вертинского?". Я тоже чуть-чуть хмыкнул, сказал - на чей концерт? Он ответил: "На Вертинского. Ты же знаешь, он приехал, он в Москве". Я действительно слышал, что Вертинский приехал в Москву, и мне даже говорили; что где-то в очень узком кругу; для актеров Художественного театра, он пел, но что он будет выступать публично и то, что я смогу его услышать, казалось мне совершенно невероятным. И вот я пошел на концерт Вертинского. Он должен был выступать в Доме кино, в старом Доме кино, который помещался у площади Восстания, там, где теперь Театр киноактера.

Сама обстановка в фойе и в зале была довольно странная. Люди ходили немножко с недоверчивыми улыбками, переглядывались, говорили: "Ну-ну, неужели же это правда?".

Я хотел бы, чтобы это представили те из вас, которые родились в годы войны или после войны и которые не знают, почему так мы странно отнеслись к сообщению о том, что приехал Вертинский.

Долгие годы Александр Вертинский был не то чтобы под запретом, а был человеком из какой-то другой, фантастической жизни. Он эмигрировал в двадцатые годы, и иногда до нас случайно доходили какие-то его пластинки, стертые-престертые.

Мы слушали их, едва разбирая слова... И то, что вот он, легендарный Вертинский, о котором нам рассказывали наши матери, - то, что он сегодня; сейчас выступит и мы его увидим; казалось нам совершенно невероятным. Уже здесь, в кулуарах, рассказывали такую шутку-анекдот, полуанекдот, может быть; это было и правдой, что граф Алексей Николаевич Толстой, пролетарский писатель, устроил в честь приезда Александра Николаевича Вертинского прием. Гостей почему-то долго томили в гостиной, не звали к столу, - что-то не было готово у хозяек, и тут один из гостей, поглядевший на собравшееся общество: граф Алексей Николаевич Толстой, граф Игнатьев, митрополит Николай Крутицкий, Александр Николаевич Вертинский, - спросил: "Кого еще ждем?". Грубый голос остроумца Смирнова-Сокольского ответил: "Государя!".

И вот мы пришли в зал. Сцена была пуста, открыт занавес, стоял рояль, а потом на сцену, без всякого предупреждения, вышел высокий человек в сизом фраке, с каким-то чрезвычайно невыразительным, стертым лицом, с лицом, на котором как бы не было вовсе глаз, с такими белесовато-седыми волосами. За ним просеменил маленький аккомпаниатор, сел к роялю. Человек вышел вперед и без всякого объявления, внятно, хотя и не громко, сказал: "В степи молдаванской". Пианист сыграл вступление, и этот человек со стертым, невыразительным лицом произнес первые строчки:

Тихо тянутся сонные дроги
И вздыхая бредут под откос...

И мы увидели великого мастера с удивительно прекрасным лицом, сияющими лукавыми глазами, с такой выразительной пластикой рук и движений, которая дается годами большой работы и которая дарится людям большим их талантом. Можно по-разному оценивать творчество Александра Николаевича Вертинского, но то, что он оставил заметный след в жизни не одного, а нескольких поколений русских людей и в Советском Союзе, и за рубежом, - это вне всякого сомнения. Песни его, казалось бы, никак не соприкасающиеся с жизнью, такие, как "Я знаю, Джим", "Лиловый негр вам подает манто", "Прощальный ужин", - казалось бы, - что они там, в Советском Союзе? Что значили для нас эти песни, какое отношение имели к нашей жизни? Я помню стихи Смелякова: "Гражданин Вертинский вертится спокойно, девочки танцуют английский фокстрот; я не понимаю, что это такое, как это такое за душу берет...".

Но он врал, Ярослав Смеляков. Он-то понимал, почему это брало за душу, почему в этой лирической, салонной пронзительности было для нас такое новое ощущение свободы.

Потом, после этого концерта года два или три спустя мне довелось познакомиться с Александром Николаевичем Вертинским. Мы даже жили с ним рядом в соседних номерах, в гостинице "Европейская", в Ленинграде, месяца полтора. Я работал тогда на киностудии "Ленфильм", делал сценарий, а у Вертинского были концерты. Он выступал в саду "Аквариум". И вот по вечерам, после к
онцерта он входил со своим стаканом чая. Он неизменно носил свой стакан чая с лимоном, садился и говорил мне: "Ну, давайте. Читайте стихи". Я читал ему Мандельштама, Пастернака, Заболоцкого, Сельвинского, Ахматову, Хармса, Читал совсем ему уже не известные даже по именам Бориса Корнилова и Павла Васильева, читал все то, что он, долгие годы оторванный от России, не мог знать. Он был не только исполнителем, не только замечательным мастером, он был поразительным слушателем. Сам - актер, певец, поэт, он умел слушать, особенно умел слушать стихи. И вкус у него на стихи был безошибочный. Он мог сфальшивить сам, мог иногда поставить неудачную строчку, мог даже неудачно (если ему было удобней) изменить строчку поэта, на стихи которого писал песню,- но чувствовал он стихи безошибочно. И когда я прочел ему в первый раз стихотворение Мандельштама "Я вернулся в мой город, знакомый до слез", он заплакал, а потом сказал мне: "Запишите мне, пожалуйста. Запишите мне".

У меня с ним был еще один забавный вечер. Мы решили не сидеть в номере, а пойти поужинать в "Европейскую". Летом ресторан работает на крыше, и туда ходят с удовольствием ленинградцы. Я не знаю, как сейчас, но в мое время, - я уже говорю, в мое время, как говорят старики, - так вот в мое время это было довольно любимым местом ленинградцев. И вот мы пошли с Александром Николаевичем поужинать. Мы сидели вдвоем за столиком, и вдруг к нам подбежала какая-то необыкновенно восторженная, сильно в годах уже дама, сказала: "Боже мой, Александр Николаевич Вертинский!". Он встал, я, естественно, встал следом за ним (он был человеком чрезвычайно воспитанным и галантным) и сказал: "Ради Бога, прошу вас, садитесь к нам". Она сказала: "Нет, нет, там у нас большая компания, просто я увидела вас. Я была, конечно, на вашем концерте, но я не рискнула зайти к вам за кулисы, а здесь я воспользовалась таким радостным случаем и просто хотела сказать вам, как мы счастливы, что вы вернулись на родину".

Александр Николаевич повторил: "Прошу вас, посидите с нами, хотя бы несколько минут". Она сказала: "Нет, нет, я очень тороплюсь. Я просто хочу, чтоб вы знали, каким счастьем было для нас, - когда мы получали пластинки с вашими песнями, с вашими или песнями Лещенко...". Вдруг я увидел, как лицо Александра Николаевича окаменело. Он сказал: "Простите, я не понял вторую фамилию, которую вы только что назвали". Дама повторила: "Лещенко".

"Простите, но я не знаю такого. Среди моих друзей в эмиграции были Бунин, Шаляпин, Рахманинов, Дягилев, Стравинский. У меня не было такого ни знакомого, ни друга по фамилии Лещенко".

Дама отошла. Александр Николаевич был человеком с юмором, но иногда он его терял, когда его творчество воспринималось, как творчество ресторанное - под водочку, под селедочку, под расстегайчик, под пьяные слезы и тоску по родине. Он считал, что делает дело куда как более важное, и думаю, что он был прав.

Сижу это я как-то в ресторане ВТО, заказал, разумеется, большой джентльменский набор, не могу, признаюсь, при случае отказать себе в удовольствии погурманствовать. Сижу себе, водочку попиваю, икорочкой заедаю, паровой осетринкой закусываю, как говорится, кум королю и благодетель кабатчику. Официанты вокруг меня кордебалетом вьются, в глаза заглядывают, знают, поднимусь - никого не обижу, каюсь, любил я в молодости покупечествовать. Но только я за десерт принялся, слышу: «Разрешите?» Поднимаю глаза от тарелки, батюшки-светы, собственной персоной Вертинский! «Сделайте, говорю, - одолжение, Александр Николаич, милости прошу!» Садится это он против меня, легоньким кивочком подзывает к себе официанта, доживал там еще со старых времен старичок Гордеич, продувной такой старикашка, но в своем деле мастер непревзойденный, и ласковенько эдак заказывает ему: «Принеси-ка мне, милейший, стаканчик чайку, а к чайку, если возможно, один бисквит». У Гордеича аж лысина взопрела от удивления: от заказов таких, видно, с самой октябрьской заварушки отвык, да и на кухне, надо думать, про чай думать забыли, его, чаек этот, там, наверное, и заваривать-то давным-давно разучились. Но глаз у нашего Гордеича был цепкий, он серьезного клиента за версту чувствовал, удивится-то старый удивился, а исполнять побежал на полусогнутых, сразу учуял, хитрец, что здесь шутки плохи. И ведь, можете себе представить, как по щучьему велению, и чай нашелся, и бисквит выискался.

Пока мне счет принесли, пока я по-царски расплачивался, выкушал это мой визави свой чаек, бисквити-ком побаловался, крошечки в
ладошку смахнул, в рот опрокинул и тоже за кошелечком тянется. Отсчитывает Гордеичу ровно по счету - пятьдесят две копейки медной мелочью, добавляет три копейки на чай и поднимается: «Благодарю, любезнейший!», а потом ко мне: «Прощу извинить за беспокойство». И топ-топ на выход. Должен сказать, сцена получилась гоголевская: замер наш Гордеич в одной руке с моими червонцами, а в другой с мелочью Вертинского, глядит вслед гостю, а в глазах его восторг и восхищение неописуемое. «Саша, - спрашивает, - да кто же это может быть такой?» - «Что же ты, Гордеич, - стыжу я его, - Вертинского не узнал?»

Тот еще пуще загорелся, хоть святого с него пиши, и шепчет в полной прострации: «Сразу барина видать!»

ПРИЛОЖЕНИЕ

Важное о Вертинском

Александр Николаевич Вертинский (1889- 1957), российский артист эстрады. Выступал с 1915 (с 1919 за рубежом), с 1943 в СССР. Его изысканно-интимная манера исполнения отличалась разнообразием интонаций, выразительностью жестов. Автор музыки и текстов ряда песен. Снимался в кино. Государственная премия СССР (1951).

В далекой дореволюционной России 1917 года в одном из небольших московских театров, где всего лишь триста мест для зрителей, появился высокий худой юноша, одетый в костюм Пьеро. На белой маске лица - трагические черные брови, алый рот. Он поднял вверх необычайно выразительные руки с длинными пальцами и запел...

Его маленькие песни-новеллы назывались "ариетками", или "печальными песенками Пьеро". То ли темы песен были угаданы молодым артистом, то ли сам юноша понравился публике, но песни эти запели, а тексты передавались из уст в уста. Юного артиста назвали "Русским Пьеро", он стал знаменитым, ему подражали, им восхищались, его ругали газеты и обожала публика, а карьера его обещала быть блистательной. Этой молодой знаменитостью был Александр Вертинский - поэт, певец и композитор.

Стихия Октябрьской революции 1917 года смыла волной лучших детей своей культуры. Бунин, Шаляпин, Мозжухин, Павлова, Вертинский - звезды русской культуры, дети "Серебряного века" России - вынуждены были навсегда лишиться своей родины и обречь себя на долгие годы духовных скитаний. Не приняв революцию, Вертинский эмигрирует, покидает Россию и уезжает в Европу. С этого дня начинается тернистая дорога "Русского Пьеро". Его воздетые вверх худые руки молили уже не о радости души, а о спасении России. Ностальгия стала его музой. Песни превратились в маленькие баллады. Персонажи этих песен: клоуны и кокаинистки, танцовщицы кабаре и кинозвезды, капризные дамы в шикарных манто и бродяги, артисты и сутенеры, пажи и лорды. Все они любят, страдают, мечтают о счастье, тоскуют, мчатся в стремительной погоне за жизнью и горько рыдают от ее пощечин.

Артист теперь стоял перед публикой одетый во фрак, ослепительно белую манишку и лаковые туфли. Его мастерство достигало виртуозности. Его назвали "Шаляпиным эстрады", "сказителем русской сцены".

Вертинский - это театр! Вертинский - это эпоха! Вертинский - это сама Россия! Его голос завораживает, его песни зовут вас в далекие, таинственные страны! Он навсегда остается в памяти! Ему рукоплещет Париж, Лондон, Нью-Йорк. Его слушают русские, французы, англичане. Им восхищаются Фокин, Дягилев, Шаляпин. Слава вторично захлестывает Александра Вертинского.

Парадоксально, но на вершине своего успеха артист неутомимо пишет Советскому правительству: "...пустите меня домой, пустите, пустите! Душа рвется в Россию, на Родину, туда, где сейчас плохо, страшно, где голод и холод".

Только в конце 1943 года Советским правительством Вертинскому было разрешено вернуться в Россию. Еще шла война. Страна с трудом выходила из тяжких лет бессмысленной бойни. Здесь, на своей искалеченной Родине, Александр Вертинский давал много благотворительных концертов в пользу голодающих, солдат-калек, детей-сирот. Он пел по всей России: в Сибири, на Дальнем Востоке, в Азии, пел так много, до хрипоты, словно веря, что его песни отогревают сердца людей. Эта страна не была для него. Советским Союзом, напротив, она по-прежнему была "его Россией", его матерью, его возлюбленной. Здесь пропел он последние годы своей жизни. Слава, баловнем которой он был дважды, пришла к нему в третий и последний раз. Русская культура, в лоно которой он вернулся уже зрелым мастером, приняла его в свои объятия, как истинная мать, не спрашивая, где он был все эти годы.

Имя Вертинского - легенда. Его песни так и не окрасились оттенком революционного пафоса, он остался свободным сыном своей великой культуры. Его не уничтожил Сталин, и это овеяло легендой годы его пребывания в Советском Союзе. Не потому-ли, что и в душе деспота есть тайная дверца, от которой у поэта есть маленький ключик? Его поэзия, музыка, пение - это шедевр эпохи Русского Декаданса, последняя звезда на небосклоне Серебряного века России.

Анастасия Вертинская

А теперь, как на самом деле Вертинский возвращался СССР

Ходит легенда, что когда до Сталина дошла просьба Вертинского (о возвращении в СССР), он с присущим ему лаконизмом сказал: "Пусть споет". Не знаю, как это осуществилось технически, но легенда в том и состоит, что Вертинский спел Сталину свою песню "Что за ветер в степи молдаванской". Песня полна ностальгии. Молдавия тогда входила в состав Румынии. Но граничила-то она с Россией. И вот Вертинский гастролировал, очевидно, в Румынии и оказался в Молдавии вблизи границы.

Тихо тянутся сонные дроги,
И, вздыхая, ползут под откос,
И печально глядит на дороги,
У колодцев распятый Христос.

Как все эти картины мне близки,
Сколько вижу знакомых я черт,
И две ласточки, как гимназистки,
Провожают меня на концерт.

Звону дальнему тихо я внемлю
У Днестра на зеленом лугу,
И российскую милую землю
Вижу я на другом берегу.

А когда засыпают березы
И поля затихают ко сну,
О, как сладко, как больно сквозь слезы
Хоть взглянуть на родную страну.

Выслушав эту песню, Сталин с присущим ему лаконизмом сказал: "Пусть приезжает".

Конечно, было перед этим письмо Молотову из Китая.

"Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция - большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние... Разрешите мне вернуться домой... У меня жена и мать жены. Я не могу их бросать здесь и поэтому прошу за всех троих... Пустите нас домой".

Мне кажется, что письмо не исключает легенды. Ведь именно, когда Молотов докладывал Иосифу Виссарионовичу о письме Вертинского, Сталин и мог буркнуть с присущим ему лаконизмом: "Пусть споет".

Вертинскому разрешили давать концерты, и залы были набиты битком. Один концерт состоялся в театре им. Пушкина (в бывшем Камерном), а это бок о бок с нашим Литературным институтом. Мы ходили на этот концерт. Так я в первый и последний раз видел и слушал живого Вертинского.

Но климат есть климат. Тем более, что Сталин умер, а он был, судя по всему, хоть и не очень рьяным, но все-таки покровителем Александра Николаевича. По крайней мере, Вертинскому дали сыграть в нескольких фильмах: "Анна на шее" по Чехову, где он играл старого князя и... не то "Секретная миссия", не то "Заговор обреченных". За участие в этом фильме Вертинский (вместе с коллективом, разумеется) получил Сталинскую премию. Ведь подумать только: Вертинский - лауреат Сталинской премии!

Тем не менее, уже в 1956 году певец вынужден обратиться с письмом к зам. министра культуры С. В. Кафианову. Вот отдельные строки из этого письма.

"...Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну. Я пел везде - и на Сахалине, и в Средней Азии, и в Заполярье, и в Сибири, и на Урале, и в Донбассе, не говоря уже о Центрах. Я заканчиваю уже третью тысячу концертов... все это мне дает право думать, что мое творчество, пусть даже и не очень "советское", нужно кому-то и, может быть, необходимо. А мне уже 68-й год!.. Сколько мне осталось жить?.. Все это мучает меня. Я не тщеславен. У меня мировое имя и мне к нему никто и ничего добавить не может. Но я русский человек! И советский человек. И я хочу одного - стать советским актером. Для этого я и вернулся на Родину... Вот я и хочу задать Вам ряд вопросов:

1. Почему я не пою по радио? Разве Ив Монтан, языка которого никто не понимает, ближе и нужнее, чем я?

2. Почему нет моих пластинок? Разве песни, скажем, Бернеса, Утесова, выше моих по содержанию и качеству?

3. Почему нет моих нот, моих стихов?

4. Почему нет ни одной рецензии на мои концерты? Я получаю тысячи писем, где спрашивают обо всем этом. Я молчу... А годы идут. Сейчас я еще мастер. Я еще могу! Но скоро я брошу все и уйду из театральной жизни. И будет поздно. И у меня останется горький осадок. Меня любил народ и не заметили его правители!.."

Ну что же, у каждого своя чаша.

ЧАША. Владимир Солоухин
http://www.zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/97/176/72cha.html

УТЕШИТЕЛЬ АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ

В 37-м, когда Вертинский жил в Китае, ему предложили вернуться на Родину, предъявив официальное приглашение ВЦИКа по инициативе комсомола. Возвращение Вертинского было бы на тот момент крутым пиаром для Страны Советов, и он сам хотел вернуться, но все как-то не складывалось. Международное признание было очень нужно тогда СССР -- Куприна, например, обхаживали два года, угрохали кучу валюты, поселили в шикарной усадьбе, целая рота специально обученных красноармейцев во время «встречи с писателем» задавала вопросы «по творчеству»... СССР мечтал заполучить и других «заблудших» с мировым именем -- это была задача МИДа, и я пытаюсь представить тогдашнего кремлевского пиарщика, которому поручено заниматься «возвращенцами»... Нужно ведь, чтобы человек не просто вернулся, и речь совсем не о том, чтобы он делал какие-то восхищенные заявления -- сами сделаем, -- но самим возвращением он должен символизировать, воплощать какую-нибудь простую идею. «...Великий русский писатель (певец, актер), в своих произведениях (песнях, образах) увековечивший Родину, вернулся... Тосковал... Всю жизнь стремился...» И т.д. Шаляпин -- вернись он в СССР -- был бы назван каким-нибудь там соловьем, Рахманинов -- певцом русского характера, Бунин -- любителем родной природы... Но кто был Вертинский? Несмотря на всю простоту его «песенок», Вертинский почему-то не помещался ни в одну простую русско-советскую схему «страдания» или «неразрывной связи» -- за исключением, конечно, романса об убиенных юнкерах... Смешно сказать, но у него в ранних песнях вообще не было «русских мотивов» -- наоборот, он был подчеркнуто отстранен: «...все равно, где бы мы ни причалили, не поднять нам усталых ресниц»... Под каким соусом подать его возвращение? Что мы представим народу? «Я помню эту ночь -- вы плакали, малютка...»? Вертинский был каким-то безыдейным, он ничего собой не символизировал, не выражал. Даже тосковал он не по чему-нибудь конкретному, а так, вообще... Это было едва ли не опаснее идейных расхождений с новой властью, поэтому с его возвращением долго тянули, а потом началась война и было не до него.

Желая как можно скорее разделаться с долгами, чтобы уехать в Советский Союз, Вертинский вступил в рискованное предприятие: стал совладельцем кабаре «Гардения», но уже через месяц кабаре потерпело крах. Чтобы хоть как-то оправдаться за свою «безыдейность», продемонстрировать лояльность, он начал писать в советскую газету «Новая жизнь» в Шанхае, выступал в клубе советских граждан, участвовал в передачах ТАСС, готовил воспоминания о своей жизни за рубежом... Тогда же он написал целый цикл нетипичных, патриотических песен, а чуть позже, уже по возвращении, -- две песни о Сталине: «Чуть седой, как серебряный тополь, он стоит, принимая парад...» Сталину доложили. «Это сочинил честный человек. Но исполнять не надо»...

Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь?
Сколько стоил ему Сталинград?

И в седые, холодные ночи,
Когда фронт заметала пурга,
Его ясные, яркие очи,
До конца разглядели врага.

В эти черные тяжкие годы
Вся надежда была на него.
Из какой сверхмогучей породы
Создавала природа его?

Побеждая в военной науке,
Вражьей кровью окрасив снега,
Он в народа могучие руки
Обнаглевшего принял врага.

И когда подходили вандалы
К нашей древней столице отцов,
Где нашел он таких генералов
И таких легендарных бойцов?

Он взрастил их.
Над их воспитаньем
Долго думал он ночи и дни.
О, к каким роковым испытаньям
Подготовлены были они!

И в боях за Отчизну суровых
Шли бесстрашно
на смерть за него,
За его справедливое слово,
За великую правду его.

Как высоко вознес он Державу,
Мощь советских народов-друзей.
И какую великую славу
Создал он для Отчизны своей.

Тот же взгляд,
те же речи простые,
Так же мудры и просты слова.
Над разорванной картой России
Поседела его голова.

Позже все это послужило поводом для разговоров о том, что Вертинский был чуть ли не советским шпионом. Интересно, что во время обороны Одессы переделанный в походный марш романс «Ваши пальцы пахнут ладаном...» пели шедшие на передовую студенты из... батальона имени А. Вертинского, хотя за его пластинки официально все еще давали «десятку». Вертинский никакой власти не пришелся по душе -- безобидные песни во время большой бойни раздражают одинаково по обе стороны фронта. Харбинская газета с началом оккупации писала: «Надо оградить от яда вертинщины нашу фашистскую молодежь», а в Германии его ругали за песню «Бразильский крейсер» -- когда Бразилия объявила войну странам «оси»...

В мае 1942 г. Вертинский женился на Лидии Циргвава, 19-летней дочери служащего КВЖД. Она была младше мужа на 34 года, и Вертинский привез ее из Шанхая, пораженный внешностью грузинской княжны. После японской оккупации материальное положение семьи стало очень тяжелым -- не на что было купить даже коляску дочери. В 43-м Вертинский предпринял последнюю попытку: написал письмо на имя Молотова. Разрешение неожиданно было получено. Ходит легенда, что, когда на стол перед Сталиным в очередной раз положили список фамилий, вождь сказал про Вертинского: «Этот пусть живет -- на родине». В конце 1943 г. семья Вертинских с четырехмесячной дочерью Марианной переехала в Москву. Алексей Толстой, граф и пролетарский писатель, устроил в честь возвращения певца прием. Гостей долго томили в гостиной, и кто-то, глядя на собравшихся Толстого, графа Игнатьева, митрополита Николая Крутицкого и Вертинского, спросил: «Кого еще ждем?» И остроумец Смирнов-Сокольский ответил: «Государя!» ...Сталинскую премию Вертинскому дали в 51-м, на фоне преследований Зощенко и Ахматовой, что породило дурные толки...

Вертинский прожил на родине еще 14 лет, но странная это была жизнь!.. Его не преследовали, но обращались с ним как с музейным экспонатом, археологической ценностью и в реальность не пускали. Именно поэтому, видимо, у последующих поколений и сложилось такое представление о Вертинском -- эдакий дребезжащий сосуд из дореволюционной жизни, законсервированный, заспиртованный советской властью. В этом была своего рода изуверская эксклюзивная выдумка советского строя, но, с другой стороны, для Вертинского единственной приемлемой ролью по возвращении была именно эта -- метафорического барина, к ужасу слуг вернувшегося Оттуда. Власть это, как ни странно, устраивало: многие эстеты, лояльные к советской власти, в качестве последнего аргумента приводили тезис: «Но Вертинского же вернули! Вот он, поет ведь! И квартира трехкомнатная, между прочим». Случай уникальный -- другим и мечтать об этом было нельзя. А в сущности вот что это было -- из ста с лишним песен из репертуара Вертинского к исполнению в СССР было допущено не более тридцати, на каждом концерте присутствовал цензор, концерты в Москве и Ленинграде были редкостью, на радио Вертинского не приглашали, пластинок почти не издавали, не было рецензий в газетах. Выступал он в основном в провинции, в маленьких отдаленных городках, где были тяжелые бытовые условия, долгие утомительные переезды, концерты шли без афиш... Отчаявшись, он и написал те самые два сверхпатриотических, по советским меркам, стихотворения, но их тоже никто не хотел печатать. Вертинский отправил стихи Поскребышеву, сталинскому секретарю, вместе с письмом, где спрашивал, может ли он чувствовать себя своим на вновь обретенной Родине... «Не стынут печи раскаленные, И работа тяжкая кипит. А над нами Имя озаренное, Как звезда высокая горит. Это Имя Маршала бессонного, День и ночь отчизну сторожит...» Кроме этих, за 14 последних лет Вертинский написал чуть более двадцати стихов.

В конце XIX века родиться вне брака означало массу проблем -- тем более если родители принадлежали к разным сословиям. Неравный союз, незаконный ребенок -- это был пожизненный крест, однако это случалось все чаще, и в результате внебрачные связи подарили русской культуре XX века целую россыпь, так сказать: король фельетонов и писатель Влас Дорошевич, блестящий юрист Плевако... Вертинский тоже считался внебрачным ребенком, поскольку брак между его отцом Николаем Вертинским и матерью Евгенией Сколацкой оформлен не был, да и не мог, поскольку первая жена Николая Петровича развода супругу не давала. Странным образом внебрачность стала для Вертинского неким метафизическим вектором будущей судьбы и карьеры. Рожденный в Киеве, который всегда был несколько «внебрачен» по отношению к Москве, Вертинский остался «вне брака» и по отношению к официальной эстраде начала XX века, а позднее и к эмигрантской культуре, отказавшись от главного соблазна середины века -- Голливуда. Вернувшись в Советский Союз и «прожив» с советской официальной культурой 14 лет, он так и не «женился» на ней.

Вертинский. Он не имел музыкальной подготовки и даже по-настоящему не знал нотной грамоты, но понимал, что зритель хочет двух простых вещей: а) мечты, б) правды. С одной стороны -- сингапуров-бананов, с другой -- рассказов о попрошайках, бедных горничных и несчастных солдатиках. Социальное -- то, что считается сейчас на радиостанциях и ТВ непроходной темой, в начале прошлого века (благо отсутствовали тупоголовые программные директора) быстро нашло отклик. Вертинский с грустью пел о ЗЛЕ -- и, естественно, был актуален. В качестве своего предтечи Вертинского узурпировали барды и рок-поэты, но фактически он был предтечей и всей эстрады, только очень высокого пошиба: почему-то Вертинского очень надолго полюбили не только богема, но и все-все, даже работники ЧК, которые позже изымали картавые пластинки у нэпманов и не уничтожали, как положено, а долгие годы тайно хранили у себя.

Вертинский давал на чай ровно десять процентов -- точно так же в его песнях размеренно, по десяти процентов, было и боли, и жалости, жалеюшки даже такой, и насмешки, и сарказма, и самоиронии... Вертинский не чурался выступать в ресторанах и хотя совсем их не любил, но считал хорошей школой для артиста.

Америка утомляла его суетой. Тем не менее он имел успех и здесь -- до такой степени, что ему предложили сниматься в Голливуде. Сценарий был написан на английском. Зная в совершенстве немецкий и французский, Вертинский совершенно не переносил английского. Он промучился с языком несколько месяцев. Марлен Дитрих дала ему «филологический совет» -- «преодолеть отвращение любого нормального человека и взять себя в руки». Но и это не помогло, и он отказался от съемок. На тот момент А.Н. был реально действующей, настоящей мировой звездой, хотя пел по-русски, помогая себе только жестами. Кроме него, статус мировых звезд в то время имели только Шаляпин, Бунин, Рахманинов, Стравинский...

21 марта 1889 года родился Александр Вертинский - главный русский шансонье XX века, печальный Пьеро, вписавший свою судьбу в историю отечественной культуры.

Трехкомнатная квартира на последнем этаже дома на углу Тверской и Козицкого переулка в Москве и сегодня выглядит так, словно ее хозяин вот-вот вернется. В просторном кабинете все те же большие книжные шкафы, все тот же гигантский письменный стол с наполеоновским вензелем и бюстом Вольтера.

Сейчас в кабинете все чаще бывает лишь вдова Вертинского. Вновь и вновь перечитывает его письма, рукописи. Он смотрит на нее с фотографий, развешанных на стенах, расставленных на столе, и словно возвращает в те пятнадцать лет неизбывного счастья, когда по квартире витает запах табака и лаванды, дом полон гостей и шумные застолья длятся допоздна. И все это - будто здесь и сейчас. Нет, время не остановилось, оно сомкнуло объятия, чтобы вновь и вновь перечитывать эту странную, загадочную судьбу.

Первое детское воспоминание Вертинского - о смерти матери. Трехлетний Саша сидит на горшке и выковыривает глаза у плюшевого медвежонка. Горничная Лизка отрывает мальчика от увлекательного занятия: «Вставай, твоя мама умерла!»

Мать лежит в серебристом гробу на столе, тело ее скрывают цветы; у изголовья стоят серебряные подсвечники и маленькая табуретка. В руке Саша сжимает шоколадку, он бросается к матери, чтобы угостить. Но мать не раскрывает рта…

Через два года от чахотки умер отец. Однажды ранней весной его нашли без чувств на могиле супруги. Оправиться от болезни он уже не смог. Когда кровь хлынула горлом, рядом с ним была только десятилетняя дочь Надя, не знавшая, как помочь. Обессиленный отец упал на подушку и захлебнулся кровью.

Старшая сестра матери забрала Надю к себе в Ковно. Саша остался жить в Киеве с другой сестрой матери, которая уверила мальчика в том, что его сестра умерла. То же самое было сказано Наде о брате. Спустя годы Александр случайно обнаружит упоминание о Н. Н. Вертинской в журнале «Театр и искусство», напишет ей, и выяснится, что это его сестра. Во время Первой мировой Вертинскому сообщат, что Надя покончила с собой. Только после смерти Вертинского его вдова выяснит, что Надежда Николаевна живет в Ленинграде.

Смерть причудливо и неотвратимо вписалась в его жизнь. Смерть была тем миром, где кончались тщета мальчика Мая и тревоги Безноженьки и наступал долгожданный покой.

Александр Вертинский появился на свет «незаконнорожденным». Родственники отца и матери не одобряли союз Николая Вертинского с Евгенией Скалацкой (Сколацкой) даже тогда, когда родились Надя и Саша. Евгения Степановна происходила из дворянского рода, а Николай Петрович был присяжным поверенным. Первая жена отца по настоянию родственников Николая Вертинского не давала ему развода. Так что пришлось усыновить собственных детей.

Жизнь с самого начала оставляла для Александра Вертинского слишком много вопросов без ответов. Слишком много «пустого» пространства. И он научился заполнять его вымыслом. Создал собственный театр с безумным множеством персонажей, каждый из которых - от сироток-калек и безымянных кокаинеточек до гениальных скрипачей и кинодив - был им самим.

Театр стал маниакальной страстью Вертинского еще с гимназических лет. Он любыми способами проникал на спектакли, оперы, концерты, выступал в любительских постановках в контрактовом зале на киевском Подоле и подвизался статистом в Соловцовском театре - разумеется, бесплатно. А чтобы не умереть с голоду, брался за любую работу - пописывал рецензии на выступления гастролеров, служил корректором в типографии, нанимался помощником бухгалтера в гостиницу, продавал открытки, грузил арбузы на барках и даже подворовывал у двоюродной сестры безделушки, чтобы сбыть их на толкучке.

В 1911–1912 годах журналы «Киевская неделя» и «Лукоморье» опубликовали первые рассказы Вертинского: «Красные бабочки» и «Моя невеста» - декадентские, но с бунинской интонацией. «Красные бабочки» - о мальчике-сироте, случайно погубившем красных бабочек, вышитых на черном платье. Мальчик наказан суровой теткой, но бабочки являются ему во сне, чтобы отомстить за погибших сестер. «Моя невеста» - о сумасшедшей бездомной, читающей стихи на эстраде опустевшего осеннего парка. Эта «светлая малютка-невеста» при ближайшем рассмотрении оказывается «маленьким уродливым существом» с «длинным, острым, серо-зеленого цвета лицом», «черно-синими припухшими губами», «без бровей, без ресниц, с глубоко вдавленными в череп глазами».

Свободное от литературных посиделок и работы время Вертинский коротал с киевской богемной молодежью в подвальном кабачке, закусывая дешевое вино дешевым сыром. В приобретенном на толкучке подержанном фраке, всегда с живым цветком в петлице, всегда презрительный и надменный, он сыпал заранее продуманными афоризмами и производил на окружающих впечатление большого оригинала. Но прекрасно понимал, что вечно так продолжаться не может.

Скопив 25 рублей и подыскав компаньона с театральным гардеробчиком (без собственных костюмов в театрах тогда статистов не брали), Вертинский подался в Москву.

Здесь он играл небольшие роли в любительских студиях, поступил в театр миниатюр Марьи Арцыбушевой, где служил за котлеты и борщ, соглашался на любые роли в кино, показывался во МХАТе - но из-за своего грассирующего «р» был отвергнут Станиславским.

А внутри бурлило и клокотало, требовало выхода и не находило его. Слишком много вокруг было никому неизвестных талантов и знаменитых бездарностей. Столицы захлестнула эпидемия увлечения кокаином. Его покупали сначала в аптеках, затем с рук, носили в пудреницах и портсигарах, щедро одалживали и одалживались. Однажды выглянув из выходившего на крышу окна мансарды, которую Вертинский снимал, он обнаружил, что весь скат усеян пустыми коричневыми бутылочками из-под кокаина.

Вертинский отправился к психиатру, профессору Баженову, и, подойдя к трамвайной остановке, увидел, как Пушкин сошел со своего пьедестала, оставив на нем четкий след. Александр Сергеевич сел вместе с Вертинским в трамвай и достал большой старинный медный пятак - для оплаты.

Справиться с пристрастием к кокаину Вертинскому помогла война. Под именем Брат Пьеро он записался в санитарный поезд, курсировавший от Москвы к фронту и обратно. Почти два года Вертинский перевязывал раненых, читал им письма от родных, пел и даже, по его уверению, оперировал.

В 1915 году Вертинский вернулся в театр миниатюр Арцыбушевой с собственным номером - «Ариетки Пьеро». На фоне черного занавеса в лунном луче прожектора на сцене появлялся высокий молодой человек. На его густо покрытом белилами лице резко выделялись ярко-красный рот, обведенные тушью большие глаза и печально вздернутые нарисованные брови. После вступления рояля этот странный юноша взмахивал руками и тихо начинал:

Я люблю Вас, моя сегоглазочка,
Золотая ошибка моя!
Вы - вечегняя жуткая сказочка,
Вы - цветок из кагтины Гойя.

После бесконечных ямщиков и соловьев, аллей и ночей, дышащих сладострастьем, с одной стороны, а с другой с другой - на фоне бравад футуристов, претенциозных поэз Игоря Северянина и одесской шансоньетки Изы Кремер с ее занзибарами-кларами, - печальный Пьеро Вертинского стал сенсацией. Ему удалось невозможное: вписать богемную экзотику - всех этих маленьких креольчиков, смуглых принцев с Антильских островов, китайчат Ли, лиловых негров - в живописный ландшафт одинокой и беззащитной души; превратить ироничную игру культурными символами в откровение глубокой печали.

Так певец без выдающихся вокальных данных, композитор, не знавший нотной грамоты, актер с дефектом дикции стал всероссийским кумиром. Издательство «Прогрессивные новости» Б. Андржеевского огромными тиражами выпускало «Песенки Вертинского», которые впечатлительные курсистки развозили по всей стране.

Начались гастроли и бенефисы, от восторженной и возмущенной публики нередко приходилось спасаться через черный ход. Посыпались приглашения в кино. Популярность Вертинского была столь велика, что в феврале 1917 года Александра Керенского называли «печальным Пьеро российской революции».

Как и подавляющее большинство представителей русской интеллигенции, Вертинский связывал с Февральской революцией опьяняющие надежды на обновление и очищение. Октябрьский переворот заставил протрезветь. Под впечатлением гибели московских юнкеров, убитых большевиками, Вертинский написал знаменитых «Юнкеров»:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.

Песня стала настоящим белогвардейским гимном - с нею шли в бой и умирали русские офицеры и юнкера. Существует легенда, что Вертинского вызывали в ЧК для дачи объяснений по поводу контрреволюционной песни. Артист возмутился: «Но вы же не можете запретить мне их жалеть!» И в ответ услышал: «Дышать запретим, если потребуется».

Как и многие эпизоды из жизни Вертинского, допрос в ЧК не имеет документальных подтверждений. Тем не менее факт остается фактом: вслед за отступающей белой армией, как и многие российские артисты, Вертинский подался на юг, где все еще верили в счастливую развязку и мучились тяжелым предчувствием, что ее никогда не будет.

В 1920 году на пароходе «Великий князь Александр Михайлович», увозящем барона Врангеля, Вертинский покинул Россию, отправившись в добровольное изгнание на 23 года.

Его одиссея началась с Константинополя, где он пел разноязыким эмигрантам цыганские романсы и раздобыл греческий паспорт на имя Александра Вертидиса. Закружилась круговерть авантюр, лиц, городов, стран. Румыния, Польша, Германия, Австрия, Венгрия, Палестина, Египет, Ливия, Франция, США… Выступления в ресторанах и кабаках - между горячим и десертом; в мюзик-холлах и фешенебельных отелях - для королей Густава Шведского, Альфонса Испанского, принца Уэльского, для Вандербильтов и Ротшильдов.

В Бессарабии его арестовали по обвинению в просоветской пропаганде песней «В степи молдаванской» - в особенности строками «О, как сладко, как больно сквозь слезы / Хоть взглянуть на родную страну…» Естественно, в деятельности Вертинского усмотрели происки НКВД. С тех пор слава чекистского агента бросает тень на его репутацию по сей день - как будто агент НКВД не может быть великим артистом…

Все двадцать с лишним лет, где бы Вертинский ни выступал, он пел только на русском (исключение делал лишь для любимой Франции, где исполнял несколько своих песенок по-французски). Его основной аудиторией, конечно же, была русская эмиграция, для которой печальный Пьеро являлся не просто символом утраченной России, но, по выражению Шаляпина, «сказителем земли русской».

Уже с начала 1920-х Вертинский просил разрешения вернуться - через советское консульство, через Анатолия Луначарского, возглавившего советскую делегацию в Берлине, - но неизменно получал отказ.

В конце 1935 года он приехал в Китай - в Шанхае и Харбине была довольно обширная русская община. В Шанхае артист дал двадцать аншлаговых концертов (даже Шаляпину здесь сумели организовать только два выступления), однако бесконечно петь для одной и той же аудитории невозможно, и Вертинский намеревался через какое-то время вернуться в Европу. Но в 1937 году его вдруг пригласили в СССР - без всяких просьб со стороны артиста. Вертинский остался в Китае, ожидая, когда организуют возвращение. Он ждал пять лет.

Что побудило Сталина позвать Вертинского? Рассказывали, что генералиссимус любил слушать ариетки Брата Пьеро в часы отдыха - особенно песню «В синем и далеком океане». Легенда приписывает также Сталину известную фразу «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине», произнесенную после того, как «отец всех народов» лично вычеркнул артиста из ждановского постановления, громившего Дмитрия Шостаковича и Сергея Прокофьева. Нравился Сталину Вертинский или нет, несомненно одно - возвращение «соловья белоэмиграции», мировой знаменитости было идеологически выгодно советскому режиму, тем более в 1943 году, когда открылся союзный фронт и в стране бродили оттепельные настроения.

Вертинский же всегда и всем говорил о том, что возвращается, чтобы «рассказать о страданиях эмиграции» и «помирить Родину с ней». «Шанхайская Тэффи» Наталия Ильина не преминула по этому поводу съязвить в автобиографическом романе «Возвращение». Ее Джордж Эрмин (Георгий Еремин), подозрительно похожий на Вертинского, прочитав Конституцию СССР, перекрестился и изрек: «Я подумал, что же это - Китеж, воскресающий без нас!»

Ранним утром 4 ноября 1943 года на пароходе «Дайрен-Мару» Вертинский покинул Шанхай. С ним были его двадцатилетняя жена Лидия и ее мать, на руках он держал трехмесячную дочь Марианну. Необходимость содержать семью была не самой последней причиной переезда в СССР. Шла война, зверствовала инфляция, иностранные конторы в Китае закрывались, русские эмигранты спасались от японской оккупации. Выступать становилось все труднее. Вертинский пускался в рискованные финансовые авантюры, не имевшие успеха. Его самой удачной коммерческой операцией была закупка пяти бутылей водки накануне рождения ребенка. Продав их после повышения цен, Вертинский оплатил счета за услуги роддома.

Первым советским городом на их пути стала Чита. Стоял жуткий мороз, семью Вертинского поселили в гостинице, где практически не топили, а по стенам ползали клопы. А в местной филармонии артиста уже поджидала телеграмма из Москвы с распоряжением дать в Чите несколько концертов. Родина встречала блудного сына.

О его возвращении ходили анекдоты. В одном из них рассказывалось, как Вертинский, приехав в СССР, выходит из вагона с двумя чемоданами, ставит их, целует землю и смотрит вокруг: «Не узнаю тебя, Россия!» Обернувшись, обнаруживает, что чемоданов нет. «Узнаю тебя, Россия!» - восклицает артист. В другом повествовалось о приеме, устроенном в честь Вертинского «пролетарским графом» Алексеем Николаевичем Толстым. Гости долго томятся, ожидая, когда их пригласят к столу. Кто-то из присутствующих, оглядев собравшееся общество - граф Толстой, граф Игнатьев, митрополит Николай Крутицкий, Александр Вертинский, - спрашивает: «Кого ждем?» Остроумец-куплетист Смирнов-Сокольский отвечает: «Государя!»

Первой советской киноролью Вертинского стал кардинал Бирнч в фильме Михаила Калатозова «Заговор обреченных». Актер сыграл изысканного, сладкоречивого патриция со следами былого донжуанства. Так и должен выглядеть настоящий враг советского режима - образованный, воспитанный, обвораживающий своим лоском. Только такие и могут строить заговоры и вынашивать планы государственного переворота. Сталинская премия за роль кардинала свидетельствовала о высочайшем одобрении этой трактовки.

Такого же двуликого Януса Вертинский исполнил в помпезном фильме Сергея Юткевича «Великий воин Скандербег». Возможно, он играл бы маскирующихся иродов и дальше, если бы Исидор Анненский не предложил ему роль князя в экранизации чеховской «Анны на шее». Одним своим появлением на экране Вертинский, этот обломок царской России, воскрешал шик дворянских собраний и балов при дворе.

Положение «советского артиста» Вертинского было довольно странным. С одной стороны, явное благоволение властей: его с семьей поселили в «Метрополе», затем выделили квартиру, наградили высшей государственной премией. Правда, семья в течение трех лет обитала в «Метрополе» не от хорошей жизни. Съехать было просто некуда, потому что выделенная квартира находилась на первом этаже двухэтажного дома на Хорошевском шоссе. Артист опасался поселяться в ней и с помощью сложных маневров обменял ее на квартиру на улице Горького, которая была в таком жутком состоянии, что нуждалась в капитальном ремонте. Опасения Вертинского, как выяснилось позже, были не напрасны - квартира на Хорошевском шоссе подверглась налету знаменитой .

С другой стороны, из ста с лишним песен к исполнению было разрешено не более тридцати (авторство текстов Георгия Иванова и Николая Гумилева Вертинскому пришлось приписать себе), единственная прижизненная пластинка вышла в 1944 году, о концертах - ни строчки в прессе. «Я существую на правах публичного дома, - горько шутил Вертинский, - все ходят, но в обществе говорить об этом не принято».

Из эмиграции Вертинский вернулся практически с пустыми карманами, вскоре родилась вторая дочь, Настя. Гастрольбюро обеспечило артисту по 20–25 концертов в месяц по всей стране от Средней Азии до Дальнего Востока - в нетопленных, неприспособленных для выступлений залах с расстроенными роялями и пьяной публикой. Но концертная жизнь в европейских кабаках приучила его работать в любых условиях.

Платили Вертинскому по самому низкому тарифу, поскольку у него не было никаких званий. За концерт артист получал около 800 рублей, при этом его выступления всегда проходили при аншлагах и собирали десятки тысяч рублей. Приходилось соглашаться на все, давать левые концерты, выкручиваться, объясняться… Вместе с аккомпаниатором Михаилом Брохесом он вдоль и поперек исколесил всю страну по нескольку раз, дав около трех тысяч концертов. Написал два десятка стихов, работал над мемуарами, которые не успел закончить. 14 лет на Родине превратили бодрого, моложавого мужчину в глубокого старика.

Он не хотел умереть дома, не желал, чтобы родные видели «кухню смерти». 21 мая 1957 года Вертинский готовился к концерту в Ленинграде, был сдержан и немногословен. Он находился в своем 208-м номере «Астории», когда начался сердечный приступ. Лекарства под рукой не оказалось. Как выяснилось позже - оно бы уже не помогло. При вскрытии сосуды рассыпались, как хрупкое стекло.

Между прочим, исполнитель песенок кабаре без медицинского образования спас жизнь боевого полковника, проведя тому операцию. От полковника всё равно отказался хирург санитарного состава, признав пациента безнадёжным - пуля прошила офицера через живот и засела возле сердца, извлечь её врачу не представлялось возможным в дорожных условиях.

Полковника в бессознательном состоянии переложили в отсек медперсонала, чтобы после фиксации смерти сгрузить на ближайшей остановке. "Резать" раненого санитар Вертинский, конечно, не решился. Но он вдруг вспомнил о диковинном инструменте, приобретённом им по случаю почти из эстетических соображений - блестящая штуковина оригинальной конструкции. Но применения ей никак не находилось, и начальник посоветовал убрать её с глаз. Этими особыми длинными щипцами с захватом Вертинский добрался через рану в животе полковника до пули в груди, сумел зацепить её и достать. Очнувшегося офицера передали в госпиталь, а спаситель так никогда и не узнал его имени.

Близкие вспоминают о Вертинском как о человеке сильного характера, балагуре-весельчаке, умеющем сорить деньгами, но при других условиях добывать средства тяжёлым трудом. Его сценический образ резко контрастирует с натурой артиста - субтильный персонаж трагикомедий Пьеро с певучим речитативом, исполняющий драматические ироничные и умные тексты. Скорей, это были не песни, а стихи - чувственные, душевные, но и с гражданской и личностной позицией - на фоне мелодии. И этот феномен одинаково гипнотически воздействовал и на взыскательную элитарную публику, и на обывателей. Театром и литературой Саша Вертинский увлёкся в гимназии, а потом судьба подарила ему участие в киевском литературном собрании Софьи Зелинской, а это - поэты Михаил Кузмин, Владимир Эльснер, художники Марк Шагал, Александр Осмеркин, Казимир Малевич, Натан Альтман. Затем московская богема, знакомство с футуристами; сильное увлечение стихами Александра Блока. Вертинский не был обычным эстрадным шансонье, это новатор, создатель собственного жанра, основанного на прогрессивных творческих методах новейшей эстетики, на самобытном творческом мышлении. Первая рецензия на его выступления поместилась в одну фразу: "Остроумный и жеманный Александр Вертинский". Таким он показался автору заметки в "Русском слове", посмотревшему в начале 1910-х номер лёгкой эротики "Танго".

После возвращения с войны родился Белый Пьеро, исполняющий ариэтки, теперь известные всему миру, несмотря на их русскоязычность: "Маленький креольчик", "Лиловый негр", "Ваши пальцы пахнут ладаном" и другие. Ведь по отзывам его современников, наравне с текстами играли его интонации и, особенно, руки - то мучительно воздеваемые, то порхающие, то опадающие. Чаще Вертинский писал мелодии к своим стихам, иногда на стихи уже признанных мэтров поэтического слова Марины Цветаевой, Игоря Северянина, Александра Блока.

Александр Вертинский - Лиловый негр

В начале 1918 года Вертинский преобразился на сцене в Чёрного Пьеро. И этот тип с маской-домино и в чёрном одеянии стал гораздо более язвителен, он говорил о жестокости происходящего вокруг: "Я сегодня смеюсь над собой", "За кулисами", "Дым без огня", "Панихида хрустальная", "Безноженка", "Бал господень".

Советской власти такой Пьеро был не по нраву, ему это сообщили. Александр Вертинский эмигрировал, скитался по многим странам Европы, Азии, жил в США. Там он написал знаменитые "Венок", "Баллада о седой госпоже", "В синем и далёком океане", "Сумасшедший шарманщик", "Мадам, уже падают листья", "Танго "Магнолия"", "Оловянное сердце", "Жёлтый ангел".

Всемирно прославленный артист не с первой попытки, но получил разрешение вернуться в СССР в 1943 году. Здесь допустили к исполнению около 30 песен из его репертуара в 100 сочинений. А на каждом концерте присутствовал цензор, причём, концерты проходили в глубинке, в большие города Вертинского пускали очень редко. Вообразите, гладкая причёска, барственная осанка, фрак с гвоздикой в петлице - и это посреди совхозов, парткомов и транспарантов. Декаденство "Пьеро" раздражало чинуш, потому что была развернута кампания против лирических песен, уводящих слушателей от задач социалистического строительства. Но, судя по воспоминаниям его близких, Александр Вертинский любил свою Родину, хотя принимал не все воззрения советской идеологии. "Вечерняя Москва" составила портрет великого артиста из цитат его родственников и близкой подруги.

Глава "Об Александре Вертинском" из книги Натальи Ильиной "Дороги и судьбы":

"Всегда элегантный (умел носить вещи, к тому же рост, фигура, манеры), аккуратный, подтянутый (ботинки начищены, платки и воротнички белоснежны), внешне на представителя богемы не похож совершенно. А по характеру - богема, актер...цены деньгам не знал, были - разбрасывал, раздавал, прогуливал, не было - мрачнел, сидел без них...".

"Какой он большой, широкоплечий, а в походке, в манере кланяться что-то развинченное, капризное, чуть ли не женственное, но это идёт ему, это в стиле его песенок, он - прекрасен. И зал считал, что - прекрасен! Эта элегантная фигура, прибывшая к нам из парижских ресторанов и притонов Сан-Франциско, не вписывалась в провинциальность Харбина, она чудом появилась на его подмостках, Харбин это чувствовал, был признателен, исходил аплодисментами..."

"Вертинский - ночной человек. Встретить его в первую половину дня удавалось не часто, а если удавалось, то лишь в пустом и тёмном зале "Ренессанса". Утренний Вертинский угрюм, хмур, на лице выражение брезгливости... Ночной Вертинский весел, бодр, шутлив. Прекрасный рассказчик, импровизатор, мистификатор".

"Тем, кто видел его только на эстраде, кто знал его лишь как исполнителя песенок о "бананово-лимонном Сингапуре", о "лиловых неграх" и "испано-суизах", - этим людям трудно представить себе, каким шутником, острословом, юмористом, любителем розыгрышей бывал Вертинский. И с какой быстротой сам реагировал на шутку, хохотал до слёз, весь отдаваясь смеху".

"Этот бродяга "с душою цыганской" на склоне лет обрёл семейный очаг, прочность, признание, материальное благополучие. А вот - тосковал".

Александр Вертинский - Креольчик

Дочь Анастасия Вертинская в телеинтервью 14 Декабря 2013 рассказала, что работает над фильмом об отце, который снимает Дуня Смирнова.

"При папе пороть нас было нельзя - он хватался за валидол, убегал, а мы прятались под полами его домашнего халата. И вот он стоял такой худой, но книзу расширяющийся, и когда мама влетала с линейкой – она порола нас линейкой – и спрашивала: "Саша, где дети?" – он не мог ей соврать, тихо говорил: "Лилечка" и опускал глаза вниз".

"Когда папа возвращался домой с гастролей, начиналось вручение подарков. Но он был педант, у него в чемодане все ровно сложено, иногда он даже привозил недоеденную половину лимона, завернутую в салфетку. Чемодан распаковывал мучительно медленно, мотая нам нервы. Ни в коем случае нельзя было торопить его, и мы просто замирали в ожидании".

"Папа потрясающе рассказывал сказки. Например, у него был бесконечный сериал про кота Клофердона".

"Отец увидел толпу людей возле особняка купеческой дочери Марии Морозовой на Арбате. Это с вокзала привезли раненых. Их выносили на носилках из карет, а в доме уже работали доктора. Отец просто подошёл и стал помогать. Врач присмотрелся к высокому пареньку и позвал к себе в перевязочную - разматывать грязные бинты и промывать раны.

Почему именно меня? - спросит Вертинский позднее.

И услышит:

Руки мне твои понравились. Тонкие, длинные, артистичные пальцы. Чувствительные. Такие не сделают больно".

"От усталости в глазах круги, и вдруг кто-то хватает Вертинского за ноги:

Пьероша, спойте мне что-нибудь.

Боже мой, вы бредите или серьезно?

Умоляю вас, спойте, я скоро умру…

Вертинский видит повязку, мокрую от крови. Опускается на край носилок и поёт "Колыбельную" на слова Бальмонта.

Утром сёстры отыскали Пьеро в груде человеческих тел. Он спал, положив голову на грудь солдата, которому "Колыбельная" облегчила переход в мир иной".

Александр Вертинский - Доченьки

На открытии в Музее Одной Улицы выставки, посвященной 120-летию со дня рождения Александра Вертинского его дочь Марианна рассказала о первом посещении артистом Киева после детских лет:

"Он написал письмо домой: "Огромные афиши с моей фамилией заклеили весь город. Ажиотаж невероятный… Если Москва была возвращением на Родину, то Киев - это возвращение в отчий дом".

Из того же письма: "Вспоминал, как семилетним мальчиком сюда водила меня Наташа (кузина, прим. М. С.), как я замирал от пения хора и как завидовал мальчикам в белых и золотых стихарях...У меня вечером концерт в том самом бывшем Соловцовском театре, где... открутил бинокль от кресла (хотел его продать - я был вечно голоден) и откуда меня с треском выгнали!"

"О Киеве отец вспоминал чуть ли не каждый день. Думал купить небольшой домик здесь, завести корову, но мама не хотела переезжать из Москвы… Отец хотел выписать старичков каких-нибудь из Киева, мужа и жену, чтобы они могли готовить вкуснятину - кровяную колбасу, окорок свиной запекали. Папа даже построил погреб, такой как был у них в Киеве, но в нем никогда ничего не лежало".

В интервью журналу "Вестник" №7 от 28.03.02 Марианна Вертинская говорит:

"Любовь их видели, это да. Отец, уезжая, каждый день писал маме письма - каждый Божий день! Она его боготворила, он, собственно говоря, сделал её личностью, незаурядной женщиной. Ведь она вышла за него замуж в 18 лет! Он вылепил и воспитал её, как Пигмалион Галатею. Замуж, овдовев в 34 года, мама больше не выходила, хотя предложения были - и очень хорошие. Но кого, скажите, она могла сравнить с Александром Николаевичем? Сейчас она пишет воспоминания о шестнадцати годах счастливого замужества".

Жена Лидия Вертинская написала в книге "Синяя птица любви":

"И рядом возникает человек в элегантном черном смокинге. Вертинский! Какой он высокий! Лицо немолодое. Волосы гладко зачесаны. Профиль римского патриция! Он мгновенно окинул притихший зал и запел".

"На меня его выступление произвело огромное впечатление. Его тонкие изумительные и выразительно пластичные руки, его манера кланяться - всегда чуть небрежно, чуть свысока. Слова его песен, где каждое слово и фраза, произнесённые им, звучали так красиво и изысканно. Я ещё никогда не слышала, чтобы так красиво звучала русская речь, слова поражали своей богатой интонацией".

"Мы стали часто встречаться - по субботам или в воскресенье. Но в остальные дни Александр Николаевич скучал, и тогда мы стали переписываться. От этого времени у меня остались все его письма и стихи...В этих письмах весь Вертинский, каким я его знала. Страстный, щедрый, любящий, знающий, что такое истинное чувство, истинное страдание. Сейчас так уже не пишут..."

"Война в России всколыхнула в нас, русских, любовь к Родине и тревогу о её судьбе. Александр Николаевич горячо убеждал меня ехать в Россию и быть с Родиной в тяжёлый для неё час. Я тоже стала об этом мечтать".

"Мы плыли в хорошей каюте первого класса, но Александр Николаевич всю дорогу спать ложился одетым, даже ботинки не снимал, сбрасывал только пиджак. Меня это удивляло, но потом я догадалась: видимо, он не раздевался, так как собирался нас спасать в случае затопления парохода".

"Между прочим, впервые мой муж был смущён, когда на станции Отпор, на границе, к нему подошёл пограничник и строго спросил, сколько он везет костюмов. Александр Николаевич ответил, что у него три костюма, из которых один на нем, еще один концертный фрак и один смокинг. Выслушав ответ, пограничник неодобрительно покачал головой, а Вертинский стоял с виноватым лицом".

"Вертинский стоял у окна на каждой станции и ждал, что вот-вот вынесут молоко...Но не тут-то было! Оказалось, что во время войны тара, то есть бутылка, сама по себе редкость и ценность, и ее дают только в обмен на другую бутылку. Вертинский накинул деньги на бутылку, но никто не соглашался. Мы поехали дальше, девочка стала капризничать, мы дали ей водички, сладкого чая, но она хотела есть...Александр Николаевич подошел к женщине, продававшей молоко, сунул ей 400 рублей, вырвал бутылку и побежал к поезду. Большой, огромный, он бежал, прижав бутылку к груди".

"Когда мы приехали в Россию, то многие обыватели решили, что мы очень богатые люди. У них заграница связывалась с большими деньгами и богатством. Александр Николаевич говорил, что здесь люди думают, что за границей с неба падают жареные куропатки. Иногда нам предлагали какие-то вещи, которые нужны были нашей семье, и запрашивали немыслимо высокие цены. И как-то однажды Александр Николаевич в задумчивости сказал мне: "Знаешь, они хотят на мне отыграться за всю революцию!"

"Вертинский, будучи круглым сиротой, никогда не праздновал свой день рождения. В семье, где он жил, никто не отмечал этот день... Приехав на Родину, я решила возместить Александру Николаевичу за все потерянные дни рождения".

Александр Вертинский. "Песенка о моей жене"

Документальный фильм об Александре Вертинском, "Песенка о моей жене" и фотографии добавлены Кариной Коротковой.

30.07.2010 - 13:18

Мне так хочется счастья и ласки...

Александр Николаевич Вертинский появился на свет 21 марта 1889 года в Киеве. Обстоятельства его рождения были печальными. Отец мальчика, известный в городе адвокат и журналист, не мог оформить брак с любимой женщиной, подарившей ему сына. Первая жена Николая Петровича не давала ему развода, и Вертинскому пришлось усыновить собственного ребенка.

Когда Саше исполнилось всего три года, умерла его мать. Мальчик остался с отцом, заболевшим чахоткой после смерти горячо любимой женщины… Спустя два года Николай Петрович тоже скончался. Пятилетний Саша оказался у сестры матери, которая хотя и любила племянника, но не могла заменить ему родителей.

Наверно, недостаток внимания и любви привели к тому, что мальчик очень плохо учился в гимназии - его даже исключали из нее по причине неуспеваемости.

Отсутствие ласки и заботы заставляли Сашу искать утешение в книгах, и скоро он понимает, что творчество - способ создать свой мир, в котором можно жить, так, как не удается в действительности:

Я сегодня смеюсь над собой...
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки наивной, смешной.

Вертинский делает первые робкие литературные шаги, и достаточно успешно - газета «Киевские ведомости» печатает его рассказы. Кроме того, он увлекся театром и музыкой, брал уроки сценического мастерства. Юноша постепенно попал в богемные круги Киева, в которых он, впрочем, не любил рассказывать о том, что в поисках куска хлеба ему приходится хвататься за любую работу - грузить арбузы или продавать газеты…

Затем Вертинский решил перебраться в Москву и там добиться славы и богатства. Первопрестольная отнюдь не встретила его пирогами и пышками - бедный провинциал оказался никому не нужен. Но постепенно Александр оброс знакомыми - такими же уверенными в своем будущем успехе молодыми людьми, начал понемногу играть в любительских спектаклях. На жизнь он зарабатывал тем, что учил началам актерского мастерства купеческих дочек.

Эта нищая, но веселая жизнь нравилась Александру - Москва в те предвоенные годы как будто жила в веселом чаду - театры, премьеры, рестораны, кафе-шантаны… Друзья Вертинского все молоды, талантливы, полны сил. Они жили так, как будто играли безумно увлекательный спектакль, а когда играли на сцене, то казалось - на ней они живут.

В 1912 году Вертинский снялся в первой своей кинороли. Он сыграл ангела в картине по рассказу Льва Толстого «Чем люди живы», которую снимал сын писателя Илья Львович. Трудностью в съемках было то, что в одном из эпизодов ангел голым падал в снег. Видный актер Иван Мозжухин, которому предназначалась эта роль первоначально, не захотел подобной перспективы.

Вертинский вспоминал потом:

«За обедом Илья Толстой предложил эту роль Мозжухину, но тот со смехом отказался:
- Во-первых, во мне нет ничего «ангельского», а во-вторых, меня не устраивает получить воспаление легких, - ответил он.
Толстой предложил роль мне. Из молодечества и чтобы задеть Ивана, я согласился. Актеры смотрели на меня как на сумасшедшего. Их шуткам не было конца, но я презрительно отмалчивался, изображая из себя героя».

Кто послал их на смерть…

Милые шутки и проказы вскоре закончились - началась война. Богемный юноша Вертинский добровольцем записался на фронт. Он служил в санитарном поезде, видел смерть и ужасы войны. Именно этот опыт помог ему позже написать одну из самых пронзительных песен:

«Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть не дрожавшей рукой,
Только так беспощадно,
Так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой»…

Но это было еще только началом кровавой российской трагедии… Однако Вертинский еще не знал этого. Нахлебавшись сполна на войне, он демобилизовался, вернулся в Москву и начал приобретать свою славу, еще не догадываясь, какие трагедии ждут и его самого и всю страну…

Хотя, возможно, он это и предчувствовал. Неслучайно он выбрал образ грустного Пьеро, который исполняет свои странные, но удивительно прекрасные песни, которые все больше и больше нравились слушателям.

После революции Вертинский правдами и неправдами отправился на южные гастроли, а с юга сумел уплыть в Турцию. Затем он перебрался в Польшу, где прожил несколько лет. Позже он решил обосноваться во Франции. Вертинский постоянно ездил по миру, выступал перед российскими эмигрантами, рассеявшимися по разным концам света, даже провел несколько месяцев в США.

Интересно, что Вертинский, один из немногих российских певцов, был популярен не только у своих соотечественников, но и среди иностранцев, хотя все свои песни он исполнял исключительно на русском языке.

В вечерних ресторанах, в парижских балаганах...

Такой успех, естественно, приносил доход Вертинскому, но счастливым он себя не чувствовал. У певца давно уже началась тоска по родине, и появились мысли о возвращении в Россию.

Позже он писал о своей эмиграции: «Что меня толкнуло на это? Я ненавидел советскую власть? О нет! Советская власть мне ничего дурного не сделала. Я был приверженцем какого-нибудь иного строя? Тоже нет. Убеждений у меня никаких в то время не было. Но что же тогда случилось?.. Очевидно, что это была просто глупость! Юношеская беспечность. Может быть, страсть к приключениям, к путешествиям, к новому, еще неизведанному. Все пальмы, все восходы, все закаты мира, всю экзотику далеких стран, все, что я видел, чем восхищался, - я отдаю за один самый пасмурный, самый дождливый и заплаканный день у себя на Родине».

Но родина вовсе не спешила принять обратно своего блудного сына. Несколько раз он обращался к советскому правительству с просьбой о возвращении, но каждый раз ему отказывали…

Вертинский тяжело это переживал и выражал свою тоску в песнях:

В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою…

В поисках новых впечатлений и желая избавиться от «ярости и муки» он уехал в Китай, где судьба его свела с очаровательной Лидией Циргава, ставшей его женой. Несколько долгих лет он провел в Шанхае, причем денег у артиста становилось все меньше, и он был вынужден петь по разным низкопробным кабакам - чтобы заработать. Средств уехать из Китая тоже не находилось, и положение становилось все более отчаянным. И вдруг судьба преподнесла ему неожиданный подарок - СССР решил вернуть артиста на родину!

Он писал в ту пору в одном из писем: «Я удостоился высокой чести - меня, единственного из всей эмиграции, - Родина позвала к себе. Я не просился, не подавал никаких прошений, анкет и пр. Я получил приглашение от ВЦИКа... Это приглашение было результатом просьбы комсомола! Ты поймешь мое волнение - дети моей Родины позвали меня к себе! Я разревелся в кабинете посла, когда меня вызвали в консульство и объявили об этом. Понимаешь, какое счастье петь перед родными людьми! На родном языке и в родной стране».

И в 1943 году Вертинский с женой и маленькой дочкой Марианной приехал в Москву. Он тут же начал гастролировать по стране, выступать на фронте и в госпиталях. Конечно, репертуар его отличался от песен предреволюционного Пьеро - в нем появилось много патриотических песен. Но и старые композиции находили живой отклик у слушателей.

В популярнейшем советском фильме «Место встречи изменить нельзя» есть эпизод, показывающий, что песни Вертинского были очень популярны в СССР. Неустрашимый муровец Глеб Жеглов наигрывает на пианино для собственного удовольствия «Лилового негра»…

Кстати, кино для самого Вертинского неожиданно стало еще одним источником славы и, что немаловажно, доходов. Советским режиссерам очень понравился его аристократический облик и фотогеничная внешность. Он снялся в нескольких фильмах, а за роль кардинала в картине «Заговор обреченных» даже получил Сталинскую премию.

Эта премия существенно помогла в его финансовых трудностях - ведь уже в пожилом возрасте Вертинскому пришлось начинать жизнь заново и кормить семью, в которой было уже четыре человека - родилась еще одна дочь - Анастасия.

А здоровье у него было подорвано, и на родине певцу довелось пожить недолго - 21 мая 1957 года он скончался.

Некоторое время его песни были практически забыты, но сейчас к ним вновь появился горячий интерес. Многие современные певцы перепевают их и даже устраивают сборные концерты, на которых исполняются песни исключительно Александра Вертинского…

• 4387 просмотров