Кавалерист-девица: какой на самом деле была женщина-офицер, ставшая прототипом героини «Гусарской баллады. Удивительная жизнь кавалерист-девицы надежды дуровой История о надежде до дуров

Осенью 1806 года дочь сарапульского городничего Надежда Дурова тайно ушла из дому, переоделась в мужское платье и под именем Александра Соколова поступила в военную службу. В 1807 году она уже участвовала в сражениях. Тайна Дуровой была известна лишь нескольким людям, но слух о том, что в русской кавалерии служит женщина, все же распространился в армии, оброс легендарными подробностями, и самой Дуровой приходилось слышать о себе фантастические рассказы. Так началась легенда об отважной кавалерист-девице, легенда, вызывавшая и вызывающая до сих пор неослабевающий интерес и благодарное восхищение, вдохновляющая поэтов, художников, музыкантов.

Эта легенда, как и положено легенде, не следует точно фактам и обстоятельствам того события, о котором повествует, но сохраняет главный его смысл, его общую идею, нравственный и общечеловеческий смысл и потому находит отклик в умах и сердцах длинного ряда последующих поколений. Идея легенды о Надежде Дуровой - победа в борьбе за свободу, за свободу личную и за свободу Отечества. Об этом говорит легенда, этому же были посвящены жизнь и деятельность Надежды Андреевны Дуровой - богато и разносторонне одаренного человека, имевшего редкую в людях смелость преступить предрассудки своего времени, храброго воина, талантливой писательницы.

Надежда Андреевна Дурова родилась в сентябре 1783 года. Дня своего рождения она не знала и сама. "У отца моего нигде этого не записано,- сообщает она историку, составлявшему ее биографию. - Да, кажется, нет в этом и надобности. Можете назначить день, какой вам угодно".

Ее отец, Андрей Васильевич Дуров, - гусарский офицер, владелец одной-единственной небольшой деревни в Сарапульском уезде Вятской губернии (ныне Удмуртская АССР), мать, Надежда Ивановна, - красавица, "одна из прекраснейших девиц Малороссии", говорит о ней Дурова, - происходила из семьи богатых украинских помещиков Александровичей. Родители Надежды Ивановны были против этого брака. Молодые повенчались "увозом". Дурова подробно описала и страстную романтическую любовь родителей, и романтическое бегство матери из дому с бедным гусаром. Видимо, мать часто вспоминала и рассказывала эти эпизоды потому, что только они и были светлыми и счастливыми страницами ее замужества, следующие годы оказались цепью разочарований и страданий. Несмотря на то что после венчания Надежда Ивановна просила у отца прощения за нарушение его запрета, отец ее не простил и отказался от нее. В родительском доме она была баловнем семьи, не знала забот и уж конечно никаких материальных лишений; став женой строевого офицера невысокого чина (Дуров тогда имел чин ротмистра), к тому же живущего лишь на жалованье, она оказалась в совсем иных условиях. Ей пришлось ограничивать себя во всем, тяжелым и утомительным был походный быт, все это - да и многое другое - совершенно не походило на сложившееся у нее под влиянием чтения идиллических романов представление о жизни. "Муки, предшествовавшие моему рождению, - пишет Дурова, - удивили матушку самым неприятным образом; они не имели места в мечтах ее и произвели на нее первое невыгодное для меня впечатление". Надежда Ивановна ожидала сына, думая, что ради внука отец простит ее, но родилась девочка. Мать все же получила желанное прощение, однако неприязнь ее к дочери осталась.

Дурова рассказывает, что однажды на походе мать, утомленная и раздраженная ее криком, в нервном припадке выбросила ее, младенца, из окна кареты, и тогда отец поручил нянчить дочь фланговому гусару Астахову. "Воспитатель мой Астахов, - вспоминает Дурова, - по целым дням носил меня на руках, ходил со мною в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблею". Зато когда мать решила сама заняться дочерью, которой к тому времени уже исполнилось шесть лет, то столкнулась с тем, что воспитание гусара Астахова пустило неистребимые корни. "Взяв меня из рук Астахова, мать моя не могла уже ни одной минуты быть ни покойна, ни весела; всякий день я сердила ее странными выходками и рыцарским духом своим; я знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей, и когда матушка хотела заставить меня вязать шнурок, то я с плачем просила, чтоб она дала мне пистолет, как я говорила, пощелкать; одним словом, я воспользовалась как нельзя лучше воспитанием, данным мне Астаховым! С каждым днем воинственные наклонности мои усиливались, и с каждым днем более мать не любила меня. Я ничего не забывала из того, чему научилась, находясь беспрестанно с гусарами; бегала и скакала по горнице во всех направлениях, кричала во весь голос: "Эскадрон! направо заезжай! с места! марш-марш!" Тетки мои хохотали, а матушка, которую все это приводило в отчаяние, не знала границ своей досаде, брала меня в свою горницу, ставила в угол и бранью и угрозами заставляла горько плакать".

Между тем в семье Дуровых разыгрывалась трагедия: Андрей Васильевич, в 1789 году оставивший из-за выросшей семьи - кроме Надежды у него родились еще две дочери и сын - военную службу и выхлопотавший должность городничего в Сарапуле, стал изменять жене, Надежда Ивановна тяжело переживала измены мужа, здоровье ее пошатнулось.

Надежда Дурова в молодости

Тяжелая атмосфера в доме и постоянные жалобы матери на судьбу произвели глубокое впечатление на H. А. Дурову и дали направление мыслям, которые позже определили весь ее жизненный путь. "Может быть, я забыла бы наконец все свои гусарские замашки и сделалась обыкновенною девицею, как и все, если б мать моя не представляла в самом безотрадном виде участь женщины. Она говорила при мне в самых обидных выражениях о судьбе этого пола: женщина, по ее мнению, должна родиться, жить и умереть в рабстве; что вечная неволя, тягостная зависимость и всякого рода угнетение есть ее доля от колыбели до могилы; что она исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему; что, одним словом, женщина самое несчастное, самое ничтожное и самое презренное творение в свете! Голова моя шла кругом от этого описания; я решилась, хотя бы это стоило мне жизни, отделиться от иола, находящегося, как я думала, под проклятием божиим".

Дурова страдала оттого, что мать в своем стремлении подчинить себе дочь и сломить ее волю заставляла ее делать то, к чему девочка чувствовала отвращение, унижала ее упреками и насмешками, отнимала все, к чему она привязывалась. С годами надзор матери становился мелочнее и тягостнее. "Она продолжала держать меня взаперти, рассказывает Дурова, - и не дозволять мне ни одной юношеской радости. Я молчала и покорялась; но угнетение дало зрелость уму моему. Я приняла твердое намерение свергнуть тягостное иго".

Освобождением от родительской власти для девушки в то время было только замужество, поэтому, наверное, восемнадцатилетняя Надежда Дурова охотно дала согласие, когда ей сделал предложение заседатель Сарапульского земского суда чиновник 14-го класса Чернов. В 1803 году она родила сына Ивана. Но ее замужество оказалось неудачным, вскоре она ушла от мужа, переведенного служить в Ирбит. и вернулась в родительский дом. Что послужило этому причиной, неизвестно; впоследствии Дурова, описывая свою жизнь, ни словом не упоминала о замужество, о сыне и не поддерживала ни с ним, ни с мужем никаких отношений. Можно только предполагать, что какие-то черты ее собственной замужней жизни и судьбы матери нашли отображение в повести "Игра судьбы, или Противозаконная любовь". Конечно, ни она сама, ни ее мать не имеют ничего общего с главной героиней повести Еленой Г*** - натурой слабой, бесхарактерной, так же как и события, описанные в ней, не могут быть соотнесены с действительными событиями в семье Дуровых, но последовательно проводимая в повести мысль, что в гибели Елены виновато поведение ее мужа, заставляет думать, что здесь Дурова размышляла о себе, и если в повести она при помощи фантазии логическое развитие событий довела до трагического конца, то в действительности прервала его в начальной стадии.

Освобождение путем замужества не удалось.

Домашняя обстановка с каждым днем становилась все тягостнее. Мать уже не надеялась ни на что, "беспрерывная досада испортила ее нрав и без того от природы вспыльчивый и сделала его жестоким", она, "угнетенная горестию, теперь еще более ужасными красками описывала участь женщин". Идея о фатальном рабстве женщин вызывала у Дуровой "отвращение к своему иолу", заставляла "с твердостию и постоянством" заниматься "обдумыванием плана выйти из среды, назначенной природою и обычаями женскому полу".

Неизвестно, сколько времени провела Дурова в родительском доме, уйдя от мужа, но, видимо, достаточно долго - год или два. Это было время серьезных размышлений о жизни, о себе, о своем будущем, время упорных занятий самообразованием. Елена Г***, героиня повести "Игра судьбы", оставленная мужем, рассуждает: "Что я такое в свете?.. жена без мужа... дано мне воспитание?.. Для чего меня ничему не учили!.. для чего я не знаю того, что знает здешняя полковница; городничиха; даже старая Р***: я плакала бы, играя свои фантазии на фортепиано или на арфе... я рисовала бы... хотя б поселили во мне охоту к чтению; может быть, суждения, наставления, примеры, какие могла б я найти в книгах, дали мне твердость характера, силу душевную!.." Безусловно, тут отразились размышлении самой Дуровой о скудости собственного образования. Проявив незаурядную силу воли, она самостоятельно принялась его восполнять. В то же время она начинает писать, и первым ее литературным опытом становится повесть о судьбе Елены Г***, повесть о судьбе женщины в современном обществе. Впоследствии эта повесть неоднократно перерабатывалась, и сейчас невозможно отделить первоначальный текст от позднейших доработок, но, видимо, сюжетная линия и основные идеи ее остались те же, что были и в первоначальном варианте.

Утвердившись в намерении "выйти из сферы, назначенной природою", Дурова естественно приходит к мысли выдать себя за мужчину и так же естественно для себя - мужчины она представляет единственный род деятельности - военную службу в кавалерии, ни о каком другом она просто не имела представления. Конечно, тут сыграли свою роль и патриотические порывы, и традиции семьи, и свойства характера.

Шел 1806 год. Наполеон, разбив в кампании 1805 года войска русско-австрийской коалиции, готовился к завоеванию России. В России понимали неизбежность войны с Наполеоном и тоже готовились к ней: производились реформы в армии, усовершенствовалось оружие, особенно артиллерия, в обществе усилились патриотические настроения.

И детские годы, проведенные под наблюдением гусара Астахова и вспоминавшиеся как самые счастливые в жизни, и одобрительные отзывы отца о ее умении скакать на коне - все заставляло Дурову думать в одном направлении: "Воинственный жар с неимоверною силою запылал в душе моей; мечты зароились в уме, и я деятельно начала изыскивать способы произвесть в действие прежнее намерение свое - сделаться воином, быть сыном для отца своего и навсегда отделиться от пола, которого участь и вечная зависимость начали страшить меня".

17 (29 по новому стилю) сентября 1806 года Дурова, переодевшись в мужской казачий костюм, ночью ушла из дому и, выдав себя за дворянина, желающего вопреки воле родителей поступить на военную службу, присоединилась к казачьему полку, чтобы с ним дойти до места размещения регулярных войск. Назвалась она Александром Васильевичем Соколовым. Под этим именем, дойдя с казаками до Гродно, она завербовалась "товарищем", то есть рядовым из дворян, в Коннопольский уланский полк.

"Итак, я на воле! свободна! независима! Я взяла мне принадлежащее, мою свободу: свободу! драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим и наградою!" - так передает Дурова свои первые мысли в ту ночь, когда она совершила решительный шаг, ушла из дому и ехала на коне через лес, догоняя казачий полк. "Воля", "свобода" - слова, часто встречающиеся у Дуровой: "Воля - драгоценная воля! - кружит восторгами голову мою от раннего утра до позднего вечера"; в самые трудные дни, когда она падает с ног от изнеможения от военной муштры (ведь она - рядовой солдат), когда она каждую минуту должна подчиняться суровой воинской дисциплине, она все равно с восторгом повторяет: "Свобода, драгоценный дар неба, сделалась наконец уделом моим навсегда! Я ею дышу, наслаждаюсь, ее чувствую в душе, в сердце!" "Воля", "свобода" - понятия широкие, многозначные, но для Дуровой они имеют совершенно определенный и однозначный смысл: она понимает под "волей" и "свободой" право человека самому избрать свой жизненный путь; она избрала военную службу, осуществив тем самым, как она говорит сама, "неотъемлемое право человека управлять самому своей волей", поэтому для нее солдатская служба - это воля, несмотря на то, что для других эта же самая солдатчина - самое бесспорное выражение неволи.

До конца дней Дурова вспоминала первый год военной службы с особенной теплотой. "Никогда не изгладится из памяти моей, - пишет она, - этот первый год вступления моего на военное поприще; этот год счастия, совершенной свободы, полной независимости, тем более драгоценных для меня, что я сама, одна, без пособий постороннего умела приобресть их".

Дурова вступила в Коннопольский полк 9 марта 1807 года, в начале мая полк выступил в поход, чтобы присоединиться к русской армии, уже ведущей бои с наполеоновскими войсками на территории Пруссии.

Перед выступлением в поход Дурова написала письмо отцу, в котором сообщала, где она и под каким именем находится, умоляла простить побег, "дать благословение и позволить идти путем, необходимым для моего счастия".

Служба Дуровой в Коннопольском полку и ее участие в военных действиях 1807 года зафиксированы в формулярном списке - основном официальном документе каждого военнослужащего. Приводим его полностью, потому что он замечательно передает аромат времени и к тому же является единственным документальным источником этого периода биографии Дуровой.

"Формулярный список

Конно-Польского полка товарища Соколова

Ноября 6 дня 1807 года.

Имена. Товарищ Александр Васильев сын Соколов.

Сколько от роду лет. 17.

Мерою. 2-х аршин 5 вершков.

Какие имеет приметы. Лицом смугл, рябоват, волосы русые, глаза карие.

Из какого состояния. Из Российских дворян Пермской губернии, того же уезда. Крестьян не имеет, доказательство о дворянстве не представил.

В продолжении всей службы где и когда был ли в походах и у дела против неприятеля. В Пруссии и в действительных с французскими войсками сражениях, 1807 г. Мая 24 под г. Гутштатом, 25 в преследовании неприятеля до реки Пасаржи, 26 и 27 в перестрелке и стычках при реке Пасарье - ж, 28 у прикрытия Марша арьергарда и при сильном отражении неприятеля у переправы при г. Гутштате, 29 под городом Гельзберхом, Июня 2 под Фриндляндом, с 30 Мая по 7 число Июня у прикрытия Марша арьергарда до местечка Тылзета в беспрестанной перестрелке и при наступлении неприятеля в сильных отражениях онаго.

В домовых отпусках был ли и когда и явился ли в срок. Не бывал.

Не был ли по суду и без суда в штрафах, когда и за что именно. Не бывал.

Холост или женат, имеет ли детей. Холост.

В комплекте или сверх и где находится. В комплекте при полку".

Отец Дуровой, получив письмо дочери, подал через брата, живущего в Петербурге, прошение царю с просьбой разыскать его "дочь Надежду, по мужу Чернову, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дому и... записавшись под именем Александра Васильева сына Соколова в конный польский полк, служит товарищем" и вернуть "сию несчастную" в родительский дом. А. В. Дуров проявил в этом деле особую настойчивость не только потому, что любил дочь, но и потому, что весной 1807 года умерла Надежда Ивановна и он, испытывая позднее раскаяние, тяжело переживал г у утрату и чувствовал себя одиноким.

Дурову, "по высочайшему повелению", не раскрывая ее инкогнито, со специальным курьером доставили в Петербург. К ее формулярному списку был приложен рапорт главнокомандующего Буксгевдена: "Отличное поведение его, Соколова, и ревностное прохождение своей должности с самого вступления его в службу приобрели ему от всех, как начальников, так и сотоварищей его, полную привязанность и внимание. Сам шеф полка генерал-майор Каховский, похваляя таковое его служение, усердие и расторопность, с какими исполнял он всегда все препорученное во многих бывших с французскими войсками сражениях, убедительно просит оставить его ему в полку как такого унтер-офицера, который совершенно подает надежду быть со временем весьма хорошим офицером, да и сам он, Соколов, непременное желание имеет остаться всегда на службе".

Царь, первоначально имевший намерение, как сообщает сама Дурова, "наградить" ее и "возвратить с честью в дом отцовский", после ее просьбы разрешил остаться в армии, повелел именоваться по своему имени Александровым, что само по себе, но понятиям того времени, означало великую степень благоволения, и приказал зачислить ее в аристократический Мариупольский гусарский полк. Узнав о том, что Дурова спасла жизнь офицеру на поле боя (сама она об этом ему не рассказала), царь вручил ей Георгиевский крест, который, объяснил он, полагается ей за этот поступок по статуту ордена.

Надежда Дурова спасает раненого офицера

Со дня царского приема - 31 декабря 1807 года - Дурова, теперь называвшаяся Александром Андреевичем Александровым, именем, которое она носила до смерти, была зачислена корнетом в Мариупольский гусарский полк.

В Петербурге Дурова узнала о смерти матери. Так как мать умерла вскоре после получения ее письма из Гродно, то Дурова винит себя в том, что ее письмо огорчило мать и, может быть, ускорило ее кончину. Царь поручил начальнику своей канцелярии Ливену доводить до его сведения просьбы корнета Александрова; Дурова просила оказать покровительство ее отцу, о чем сообщила и отцу. Вскоре Ливен получил от старика Дурова письмо, никак не сообразующееся с царским повелением. Позже Андрей Васильевич будет гордиться своим "старшим уланом", но сейчас он был удивлен, возмущен, обеспокоен. "По уведомлению дочери моей, проживающей в Петербурге под именем Александр Соколов, - пишет он, - но несчастью, служившей в Коннопольском полку товарищем, которая пишет, чтобы я прямо адресовался к Вам, что я исполняя, покорнейше прошу первое принять меня в Ваше покровительство и все бедное мое семейство, а потому и несчастного моего друга Соколова, или, я не знаю, под каким он теперь именем. Прошу Ваше Сиятельство внять гласу природы и пожалеть о несчастном отце, прослужившем в армии слишком двадцать лет офицером, а потом продолжавшем статскую службу также более двадцати лет, лишившись жены, или, лучше сказать, наилучшего друга, и имея надежду на Соколова, что, по крайней мере, он усладит мою старость и водворит в недрах моего семейства спокойствие; но во всем вышло противное: он пишет, что в полк едет служить, куда не изъясняя в своем письме. Нельзя ли сделать милость уведомить почтеннейшим Вашим извещением, где и в каком полку, и могу ли я надеяться скоро иметь ее дома хозяйкою. Сия милость Ваша усугубит мое терпение, и беру смелость испросить Вас иногда Соколову написать; он уверил меня, что Вы доставите ему мои письма. Ах как я, отец мой, буду Вам за это благодарен, и тогда удостойте Вашим милостивым ответом!" Видимо, Дуров, когда писал это письмо, еще не знал, что военная служба дочери санкционирована царем, впоследствии он своей просьбы не повторял.

Дурова прослужила в гусарах три с небольшим года, затем по ее просьбе была переведена в Литовский уланский полк. В "Записках" она объясняет, что перевелась из-за того, что дочь полковника их полка влюбилась в нее и она не захотела ставить девушку в неловкое положение. Но в тех же "Записках" сказано, что была и другая причина: служба в гусарах требовала значительных средств, на ту жизнь, которую по традиции вели гусарские офицеры, их жалованья не могло хватить, что многих совершенно не заботило, так как они были богаты и получали доходы с имений, Дурова же не имела никаких доходов, кроме жалованья, и, естественно, чувствовала себя в кругу однополчан не особенно удобно. Уланские офицеры жили скромнее.

Сведения о дальнейшей службе Дуровой содержатся в формулярном списке, составленном на нее при отставке. К тому, что содержалось в формуляре "товарища" Соколова, в нем добавлено, что "в Пруссии противу французских войск в сражениях" "за отличность награжден знаком отличия военного ордена св. Георгия 5 класса". Отечественную войну 1812 года она встретила уже будучи подпоручиком Литовского уланского полка, с полком прошла весь путь русской армии от границы до Тарутина. "1812 года противу французских войск в Российских пределах в разных действительных сражениях, - сообщает формулярный список,- Июня 27-го под местечком Миром, Июля 2-го под местечком Романовым, 16-го и 17-го под деревнею Дашковкою, Августа 4-го и 5-го под городом Смоленском, 15-го при деревне Лужках, 20-го под городом Ржацкою пристанью, 23-го под Колоцким монастырем, 24-го при селе Бородине, где и получил от ядра контузию в ногу".

29 августа Дурова была произведена в чин поручика. После оставления Москвы она недолгое время служила адъютантом M. И. Кутузова.

Полученная при Бородине контузия оказалась серьезнее, чем это представлялось сначала, и Дурова была вынуждена взять отпуск для лечения. Отпуск она провела в родительском доме в Сарапуле, а весной 1813 года вернулась в армию, которая к тому времени уже находилась за границей. Литовский полк во время заграничного похода участвовал в боях в Польше и Германии.

В 1816 году, прослужив в общей сложности десять лет, Дурова вышла в отставку в чине штабс-ротмистра. В официальных документах сказано, что поручик Александров "уволен от службы за болезнию", сама она в краткой автобиографии пишет: "В 1816 году я, по желанию отца, вышел в отставку, хотя с большим нехотением оставлял блестящую карьеру свою", современник же сообщает, что "Александров отказался от службы как обиженный: ему прислали на голову ротмистра", то есть вместо того, чтобы, как следовало, по старшинству назначить ее командиром эскадрона, назначили другого. Более всего вероятна именно третья версия: Дурова подала в запальчивости рапорт об отставке, но вскоре пожалела об этом, написала прошение об определении вновь на службу, но, как отмечено в официальной справке, на ее прошение "высочайшего соизволения не последовало".

Несколько лет Дурова прожила в Петербурге у дяди, год - на Украине у родных, затем вернулась в Сарапул к отцу, занимавшему должность городничего. После смерти А. В. Дурова в середине 1820-х годов его должность занял сын - Василий Андреевич, переведенный вскоре на ту же должность в Елабугу; вместе с братом переехала в Елабугу и H. А. Дурова.

В Елабуге "от нечего делать, - пишет Дурова в автобиографии, - вздумалось мне пересмотреть и прочитать разные лоскутки моих Записок, уцелевшие от различных переворотов не всегда покойной жизни. Это занятие, воскресившее в памяти и в душе моей былое, дало мне мысль собрать эти лоскутки и составить из них что-нибудь целое, напечатать".

По немногим попутным замечаниям и деталям, содержащимся в произведениях Дуровой, видно, что литературным трудом она занималась много и постоянно. В рассказе "Литературные затеи", в котором описываются события конца 1811 года, она сообщает: "В чемодане моем лежало множество исписанных листов бумаги", и в том числе "описание Елены Г." - будущая повесть "Игра судьбы"; описывая эпизод, случившийся с ней в Германии в 1814 году, когда она с товарищем, пустившись в путешествие и оставшись без всех вещей и денег, украденных у них, в то время как расстроенный товарищ лег спать, пошла уговаривать хозяйку "засветить даром свечку" и после того, как свечка была получена, "написала страницы две". Из этого можно заключить, что рукопись всегда находилась при ней и у нее вошел в обычай и привычку ежедневный литературный труд.

Произведения Дуровой обнаруживают хорошее знание русской и иностранной литературы. Характеризуя кого-нибудь из знакомых, она часто прибегает к сравнению его с литературным персонажем; в том же рассказе "Литературные затеи" она высказывает мысль о том, что главное условие для создания настоящего литературного произведения - это наличие у писателя таланта - истина простая, но трудно усвояемая теми, у кого имеется свободное время и под рукой оказывается бумага с пером: "...название стихотворца, по моему мнению, можно дать всякому, кто только прибирает рифмы, хотя б в них не было искры человеческого смысла; но быть поэтом может только тот, кто получил от природы этот изящный дар, не зависящий ни от навыка, ни от наук".

Дурова сомневалась, имеет ли она этот дар, так как только в 1835 году решила предпринять первые шаги к напечатанию своих литературных произведений - "Записок", как она их назвала.

Надежда Дурова у Кутузова

Брат Дуровой Василий Андреевич в 1829 году случайно познакомился с А. С. Пушкиным, в 1835 году он убедил сестру послать свои произведения Пушкину и взялся быть посредником. На письмо В. А. Дурова Пушкин ответил: "Если автор Записок согласится поручить их мне, то с охотою берусь хлопотать об их издании. Если думает он их продать в рукописи, то пусть назначит сам им цену. Если книгопродавцы не согласятся, то, вероятно, я их куплю. За успех, кажется, можно ручаться. Судьба автора так любопытна, так известна и так таинственна, что разрешение загадки должно произвести сильное общее впечатление. Что касается до слога, то чем он проще, тем будет лучше. Главное: истина, искренность. Предмет сам по себе так занимателен, что никаких украшений не требует. Они даже повредили бы ему".

Несмотря на то что слухи о сражающейся в рядах русской армии девушке распространились в Отечественную войну 1812 года довольно широко, знали истину лишь немногие. Малую степень осведомленности современников характеризует ответ Дениса Давыдова на вопрос Пушкина о Дуровой: "Дурову я знал потому, что я с ней служил в арьергарде, во все время отступления нашего от Немана до Бородина. Полк, в котором она служила, был всегда в арьергарде, вместе с нашим Ахтырским гусарским полком. Я помню, что тогда поговаривали, что Александров - женщина, но так, слегка. Она очень уединена была и избегала общества, столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров, именно с Волковым. Нам хотелось напиться молока в избе... Там нашли мы молодого уланского офицера, который только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне; "Это Александров, который, говорят,- женщина". Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я ее видел на фронте..."

Когда год спустя Пушкин опубликовал в "Современнике" отрывок из "Записок" Дуровой, он предпослал ему предисловие, в котором пишет о том, что именно вызывало любопытство общества: "Какие причины заставили молодую девушку, хорошей дворянской фамилии, оставить отеческий дом, отречься от своего пола, принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мужчин, и явиться на поле сражений - и каких еще? Наполеоновских! Что побудило ее? Тайные семейные огорчения? Воспаленное воображение? Врожденная, неукротимая склонность? Любовь?.. Вот вопросы, ныне забытые, но которые в то время сильно занимали общество".

Сомневающейся в своем литературном таланте Дуровой ее сочинения казались порой "ничтожными". Посылая "Записки" Пушкину, она сначала не предназначала их для печати, а видела в них лишь материал, на основе которого может быть создано литературное произведение. "Прекрасное перо ваше, - писала она Пушкину в первом письме, - может сделать из них что-нибудь весьма занимательное для наших соотечественниц". Восторженный отзыв Пушкина: "Сейчас прочел переписанные Записки: прелесть, живо, оригинально, слог прекрасный. Успех несомнителен" - обрадовал Дурову, благодаря ему она поверила в свой литературный талант.

Первоначально предполагалось, что Пушкин будет издателем "Записок" Дуровой. Она приехала в Петербург с полной их рукописью. Встречи с Пушкиным Дурова описала в повести "Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения", но в конце концов она поручила издание "Записок" не Пушкину, а своему двоюродному брату Ивану Григорьевичу Бутовскому, военному писателю, переводчику, автору книг "Об открытии памятника императору Александру I", "Фельдмаршал князь Кутузов-Смоленский при конце и начале своего боевого поприща", переводчику "Истории крестовых походов" Мишо, "Разговоров в царстве мертвых" Фонтенеля. Впоследствии Дурова сожалела, что, как пишет она сама, "имела глупость лишить свои Записки блистательнейшего их украшения, их высокой славы - имени бессмертного поэта!".

Переписка с Пушкиным и воспоминания дают возможность представить суть происшедшего. Она торопила с изданием, Пушкин же терпеливо объяснял: "Хлопоты сочинителя вам непонятны. Издать книгу нельзя в одну неделю; на то требуется по крайней мере месяца два"; требовала, чтобы Пушкин ехал к царю, находившемуся к тому же на маневрах, и представил ему рукопись на цензуру (перед этим Пушкин сообщил Дуровой, что его произведения должны проходить цензуру царя), он ей отвечал: "Ехать к государю на маневры мне невозможно по многим причинам. Я даже думал обратиться к нему в крайнем случае, если цензура не пропустит ваших Записок. Это объясню я вам, когда буду иметь счастье вас увидеть лично"; между ними возникли разногласия по поводу названия книги: Дурова хотела ее озаглавить "Своеручные заииски русской амазонки, известной под именем Александрова", Пушкин ей возражал: "Заииски амазонки" - как-то слишком изысканно, манерно, напоминает немецкие романы. "Записки Н. А. Дуровой" - просто, искренне и благородно"; неудовольствие Дуровой вызвало и то, что Пушкин в журнале назвал ее Н. А. Дуровой, а не Александровым.

Но главная причина разрыва Дуровой с Пушкиным заключалась, вероятно, в том, что, печатая отрывок из ее записок в "Современнике", он, воспринимая их как исторический документальный источник, соответственно отредактировал его, сократил беллетристические куски. Дурова же писала беллетристическое произведение, то есть произведение другого жанра, и поэтому, вполне естественно для автора, болезненно реагировала на искажение ее замысла. О своем возмущении редактурой Пушкина она не пишет, но прямое отношение к этому вопросу имеет ее высказывание об авторской воле в повести "Год жизни в Петербурге": "Сегодня я прочитала, что в Записках моих много галлицизмов. Это легко может быть, потому что я не имею понятия, что такое галлицизм. Обвиняют издателя, почему не исправил их? Не мог! решительно не мог, не имел на это ни права, ни власти. Издатель при жизни автора ни господин, ни хозяин издаваемого сочинения и должен соображаться с волею настоящего властелина его. Я не только что поставила непременным условием моему родственнику ничего не исправлять в моих Записках, но еще и неусыпно стерегла, чтоб этого не случилось. Итак, все, что в них есть хорошего - мое и дурного - тоже мое. В них нет ни одного слова чужого, то есть не собственно моего". Подтверждением того же является и предваряющее издание ее книги предисловие "От издателя": "Сочинительница предлагаемых здесь Записок, двоюродная сестра моя, поручила мне издать их в свет без малейшей перемены. Охотно исполняю желание ее".

Редактируя текст Дуровой, Пушкин имел в своем распоряжении небольшой отрывок ее "Записок", не дающий представления ни о характере всей рукописи, ни о замысле автора. По выходе же первого тома, когда Пушкину стала ясна особенность произведений Дуровой, он уже не предъявляет к нему прежних требований как к историческому документу, а оценивает как замечательное литературное произведение.

"Записки" Дуровой отдельной книгой вышли осенью 1836 года под названием "Кавалерист-девица. Происшествие в России". Как и предполагал Пушкин, они имели большой успех и оживили былой интерес к их автору. Дурова получает приглашения в аристократические дома, на нее появляется мода, все это она описала в повести "Год жизни в Петербурге", изобразив любопытствующий свет в сатирических красках. Мода на Дурову в аристократических гостиных скоро прошла, но в русскую литературу с книгой "Кавалерист-девица" пришла интересная, оригинальная и талантливая писательница.

Надежда Дурова 1837 год

Самую глубокую и точную характеристику Дуровой-писательницы дал В. Г. Белинский. Еще на публикацию отрывка в "Современнике" он откликнулся в обзорной статье, посвященной этому номеру журнала: "Здесь замечательна статья "Записки Н. А. Дуровой, издаваемые А. Пушкиным". Если это мистификация, то, признаемся, очень мастерская; если подлинные записки, то занимательные и увлекательные до невероятности. Странно только, что в 1812 году могли писать таким хорошим языком, и кто же еще? женщина; впрочем, может быть, они поправлены автором в настоящее время. Как бы то ни было, мы очень желаем, чтоб эти интересные записки продолжались печататься". В 1839 году в рецензии на новую книгу "Записки Александрова. Добавление к Девице-кавалерист" Белинский пишет о Дуровой как о бесспорном таланте, отмечает, что уже с первого своего выступления в "Современнике" "литературное имя Девицы-кавалериста было упрочено"; в следующем году он помещает имя Дуровой в перечне имен "более или менее блестящих и сильных талантов" наряду с Карамзиным, Баратынским, Дельвигом, Денисом Давыдовым, Полежаевым, Далем, Загоскиным.

Белинский обратил внимание на то главное, что, собственно, и составляет сущность и "Кавалерист-девицы" и "Записок Александрова": "...боже мой, что за чудный, что за дивный феномен нравственного мира героиня этих записок". Одновременно он отмечает ее литературное мастерство: "И что за язык, что за слог у Девицы-кавалериста! Кажется, сам Пушкин отдал ей свое прозаическое перо, и ему-то обязана она этою мужественною твердостию и силою, этою яркою выразительностию своего слога, этой живописною увлекательностию своего рассказа, всегда полного, проникнутого какою-то скрытою мыслию".

Многие современники ожидали найти в "Записках" Дуровой раскрытие тайных обстоятельств, каких-то сенсационных разоблачений, другие искали точных исторических сведений об эпохе наполеоновских войн - и те и другие были в достаточной степени разочарованы: книга оказалась лишена привкуса скандальности, не оказалось в ней и новых сведений о крупных исторических деятелях.

Тонкость и проницательность оценки Белинского обусловились тем, что он прочел "Записки" Дуровой без предвзятого взгляда и увидел в них то, что они содержат, и не требовал того, чего в них нет.

"Записки" Дуровой не мемуары в общепринятом смысле, а литературно-художественное произведение. Главное в них - не цепь событий, не ряд исторических лиц, проходящих по их страницам. Хотя у Дуровой есть и яркие описания исторических эпизодов, и характеристики исторических лиц, причем характеристики интересные, например, она изображает героя Отечественной войны 1812 года Милорадовича не таким, каким видело его большинство современников, но зато сходно с теми взглядами, к которым пришли историки, знающие и то, что было сокрыто от современников, главное в "Записках" Дуровой - образ их автора, "дивный феномен нравственного мира".

Образ Дуровой предстает перед читателем в развитии, год за годом, шаг за шагом писательница изображает, как он складывается, под каким влиянием, она анализирует свои поступки, психологию, выявляя основное. Потому-то так убедителен этот образ.

Формирование образа происходит в продолжение всей книги, с первой до последней страницы, постепенно и последовательно, поэтому книга Дуровой необычайно целостна, она не может быть разделена на фрагменты, отрывки (исключая порой лишь вставные новеллы - рассказы, слышанные автором от разных лиц), в отдельном отрывке нет целостного образа.

Дурова в жизни сама творила свою судьбу, ее "Записки" - литературная параллель того же процесса творчества: как в жизни она отметала ненужное ей, так и в книге она убирала лишнее, искажающее идею развития образа. Поэтому в "Записках" нет рассказа о замужестве, переставлены общепринятые акценты на исторических событиях, нарушена хронология, и в первую очередь хронология ее собственной жизни, она последовательно уменьшала себе возраст, выкинув из собственной жизни годы от выхода замуж до поступления в армию.

Несмотря на исключительность судьбы своего литературного двойника, Дурова создала художественный, типический образ современницы. На что она решилась в жизни, то волновало умы и ее современниц, было их тайной мечтою. Она знала это и в книге обращалась прямо к ним: "Свобода, драгоценный дар неба, сделалась наконец уделом моим навсегда! Я ею дышу, наслаждаюсь, ее чувствую в душе, в сердце! Ею проникнуто мое существование, ею оживлено оно! Вам, молодые мои сверстницы, вам одним понятно мое восхищение! Одни только вы можете знать цену моего счастия!"

Литературное творчество Дуровой представляет собой и литературный феномен. "Странно только, что в 1812 году могли писать таким хорошим языком", - удивляется Белинский. Действительно, по возрасту, по тем образцам, на которых она воспитывала свой литературный вкус, Дурова относится к допушкинскому периоду литературы, она старше наиболее значительных прозаиков 1830-х годов Загоскина, Лажечникова, Бестужева-Марлинского, но ее проза часто менее архаична, чем их.

Вслед за "Кавалерист-девицей" Дурова печатает целый ряд книг: повести "Год жизни в Петербурге", "Павильон" и "Серный ключ" (положительно оцененные Белинским), "Угол", "Клад", романы "Гудишки" и "Ярчук. Собака-духовидец", выходят ее "Повести и рассказы" в четырех томах. Собственно говоря, все литературные произведения Дуровой составляют некий единый организм, объединяющим началом которого является ее автобиографическое повествование, а все остальное отпочковывается от него. Форма, в которой это происходит, всегда одинакова: и "Павильон", и "Серный ключ", и "Гудишки", и другие произведения построены по одному образцу - автору кто-то рассказывает какую-либо историю, и автор, в свою очередь, пересказывает ее читателю.

Среди повестей Дуровой В. Г. Белинский особо выделяет повесть "Павильон", он называет ее "прекрасной" и в рецензии, посвященной ей, раскрывает содержащийся в ней глубокий нравственный смысл и проникновение в тайники психологии человека, дающее возможность для философской сравнительной характеристики любви и страсти.

Надежда Дурова

"Глубокое и резкое впечатление производит этот рассказ, - пишет Белинский,- за исключением излишнего обилия подробностей и некоторой растянутости, так энергически и с таким искусством изложенный!.. Этот безрассудный отец, самовольно определивший своему сыну противное его духу поприще и за то проклинающий его труп за страшное злодейство; этот молодой ксендз, с его глубокою душою и волканическими страстями, усиленными воспитанием и уединенною жизнию, страстями, которые, без этого, может быть, прониклись бы светом мысли и возгорелись бы кротким огнем чувства, а могучая воля устремилась бы на благое и в благой деятельности дала бы плод сторицею: какие два страшные урока!.. Не доказывает ли первый, что нравственная свобода человека священна: отец Валериана еще в детстве обрек его служению алтаря, но бог не принял обетов, произнесенных бессознательным и недостовольным повиновением чужой воле, а не собственным стремлением выполнить потребности своего духа и в этом выполнении обрести свое блаженство!.. Не доказывает ли второй, что только чувство истинно и достойно человека; но что всякая страсть есть ложь, заблуждение, грех?.. Чувство не допускает убийств, крови, насилия, злодейства; но все это есть необходимый результат страсти. Что такое была любовь Валериана? - страсть могучей души и, как всякая страсть, - ошибка, обман, заблуждение. Любовь есть гармония двух душ, и любящий, теряясь в любимом предмете, находит себя в нем и если обманутый внешностию, почитает себя не любимым, то отходит прочь с тихою грустию, с каким-то болезненным блаженством в душе, но не с отчаянием, не с мыслию о мщении и крови, обо всем этом, что унижает божественную природу человека. В страсти выражается воля человека, стремящаяся, вопреки определениям вечного разума и божественной необходимости, осуществить претензии своего самолюбия, мечты своей фантазии или порывы кипящей своей крови!..

Да, повторим еще раз: повесть "Павильон" представляет собою прекрасное содержание, увлекательно и сильно, хотя местами и растянуто, изложенное; обличает руку твердую, мужскую".

Безусловно, Дурова всем своим творчеством целиком принадлежит эпохе романтизма, таковы и избираемые ею сюжеты, странные происшествия, аффектированные страсти. В сороковые годы в русской литературе подобный романтизм становится безнадежно устарелым явлением. Отзывы о новых произведениях Дуровой становятся прохладнее, критики по-прежнему отмечают занимательность ее повествования, но в то же время пишут о странности выбора тем, устарелости литературных приемов. Дурова перестает печататься.

Она уезжает в Елабугу и живет там безвыездно, ходатайствует перед местными властями за всех, кто обращается к ней за помощью, превращает свой дом в приют для брошенных и увечных животных.

Ее спрашивали, почему она больше ничего не пишет, на это она отвечала: "...оттого, что мне теперь не написать так, как я писала прежде, а с чем-нибудь явиться в свет не хочется". Но, наверное, она все-таки писала, однако не печаталась, как прежде не печаталась до 1836 года, хотя писала уже два десятилетия.

Литературное произведение живет две жизни: одну - со своими современниками и вторую - в восприятии следующих поколений. С течением времени все яснее становятся достоинства произведений Дуровой, и прежде всего ее "Записок", отмеченные еще А. С. Пушкиным и В. Г. Белинским, и все более несущественным кажется то, что современниками вменялось ей в недостатки; образ, созданный ею, обретает все большую глубину и раскрывается полнее: современники видели в нем лишь портрет конкретного человека, мы теперь видим в нем типичный характер, портрет эпохи. И нам легче, чем ее современникам, понять глубину содержания ее творчества и воспринять художественное совершенство - "кажется, сам Пушкин отдал ей свое прозаическое перо" - ее прозы.

Сейчас произведения Дуровой воспринимаются совершенно иначе, чем воспринимались современниками: сейчас в их восприятии значительно ослаб элемент остроты познаваемой тайны, потому что давно уже ни для кого не является тайной, что под именем улана Александрова скрывалась женщина, хотя, надобно сказать, это давнее событие продолжает интересовать и читателей последней четверти XX века. Но если раньше читатели жаждали узнать, как все это было, то теперь хотят знать, почему это случилось.

Знаменательно, что Пушкин в числе причин, которые, по мнению общества, могли побудить Дурову надеть военный мундир,- "тайные семейные огорчения", "воспаленное воображение", "врожденная, неукротимая склонность", "любовь" - не называет истинную, руководившую ею и прямо названную в "Записках": стремление к свободе, к осуществлению неотъемлемого права человека управлять самому своей волей, хотя она-то и была главной.

Современники, пытаясь объяснить себе поступок Дуровой, перебрали все перечисленные Пушкиным причины и особое внимание уделили "врожденной, неукротимой склонности":

В руке сжав сабли рукоять,

Беллоны вид приняв суровый.

Летит на вражескую рать, -

так описывал ее поэт 1820 - 1840-х годов А. Н. Глебов. Беллоной - римской богиней войны - изображалась она и в некоторых других стихотворениях и прозаических сочинениях. Подобное истолкование упрощает и искажает идею "Записок" Дуровой и образ их героини.

В жизни Дуровой военная служба заняла такое значительное место, что именно в отношении к ней проявилась особенно ярко и полно ее личность.

Дурова выросла в военной среде, военный быт был ей дорог и близок. Очень важно также и то, что это было время, когда на армию возлагалась высокая миссия защиты отечества, которая облагораживала и давала высшую цель военной службе. Дурову восхищала храбрость русского солдата, она была способна увлечься азартом атаки, желанием славы, наконец, ее подчиняла себе могучая красота движущихся войск, но она отнюдь не обладала той "неукротимой склонностью" к войне, которую ей приписывали.

Памятник Надежде Дуровой в Елабуге

"Я люблю кровавый бой", - воспевал Д. Давыдов. Дурова не пытается опоэтизировать войну. Об ожесточенном сражении при Гейльсберге она пишет: "Ах, человек ужасен в своем исступлении! Все свойства дикого зверя тогда соединяются в нем!", о нем же: "Я очень много уже видела убитых и тяжело раненных! Жаль смотреть на этих последних, как они стонут и ползают по так называемому полю чести!", бои она видит как ряд "страшных, кровавых сцен". Дурова скакала в атаки, подвергалась опасности быть убитой, проявила большую личную храбрость, но в ее "Записках" рассказан в общем-то незначительный эпизод, обронена но его поводу одна фраза, однако в его свете образ Дуровой-Беллоны приобретает совсем иную окраску. В этом эпизоде Дурова рассказывает о том, как она исполнила просьбу ротмистра добыть к обеду гуся: "Ах, как мне стыдно писать это! Как стыдно признаваться в таком бесчеловечии! Благородною саблей своей я срубила голову неповинной птицы!!! Это была первая кровь, которую пролила я во всю мою жизнь. Хотя это кровь птицы, но поверьте, вы, которые будете когда-нибудь читать мои Записки, что воспоминание о ней тяготит мою совесть!.."

Надев мужскую одежду, приняв юридически мужское имя, она не перестала быть женщиной - не в том смысле, что время от времени вспоминала, что ее женский организм слабее мужского и менее приспособлен к военной службе, что, сравнивая себя с сослуживцами-мужчинами, она замечает: "...все обыкновенное для них очень необыкновенно для меня", а в том, что, несмотря на обстоятельства, созидательное начало, более сильное в женщине, чем в мужчине, проявлялось в ней постоянно. Многозначительно тут и брошенное как бы вскользь замечание: "Великий боже! На какие странные занятия осудила меня судьба моя! Мне ли кричать диким голосом, и еще так, что даже бешеная лошадь усмирилась!.. Я сердилась сама на себя за свой вынужденный подвиг: за оскорбление, нанесенное нежности женского органа моим богатырским возгласом!"

"Вынужденность" сознательно совершенного подвига ничуть не умаляет его значительности и величия, более того, она делает его еще значительнее и величественнее, она естественно раскрывает глубину и богатство натуры свершившей этот подвиг Дуровой.

Созидательный труд Дурова ставит в один ряд с защитой отечества. Видя, что на Дону казачьи офицеры работают в поле, она находит это "самым благородным": "С каким уважением, говорю, смотрела я, как они сами возделывали эту землю: сами косили траву полей своих, сами сметывали ее в стога!.. Как благородно употребляют они время своего отдохновения от занятий воина!.." Уважением к человеку труда, крестьянину, продиктовано и ее рассуждение об одной из деревень, через которую она проходила с полком: "...деревня эта бедна, дурна и разорена, надобно думать, непомерными требованиями ее помещика". Гуманистическое направление мышления Дуровой было, как любили в начале XIX века определять тенденции политического и общественного развития, в "духе времени", это была та атмосфера, в которой возник и развился декабризм. Уважение к человеческой личности, протест против телесных наказаний, таких обычных в армии, - все это позволяет считать Дурову в числе передовых людей своего времени.

Человечность, доброта, бесконечная любовь ко всему живому проявились у Дуровой и в ее отношении к животным. Еще Белинский специально обратил внимание на те страницы ее "Записок", в которых она пишет об этом. Может быть, ярче всего об ее отношении к животным говорит небольшое рассуждение об одном из свойств собственного характера: "Природа дала мне странное и беспокойное качество: я люблю, привыкаю, привязываюсь всем сердцем к квартирам, где живу; к лошади, на которой езжу; к собаке, которую возьму к себе из сожаления; даже к утке, курице, которых куплю для стола, мне тотчас сделается жаль употребить их на то, для чего куплены, и они живут У меня, пока случайно куда-нибудь денутся". Любовь Дуровой к животным соединялась с интуитивным проникновением в психологию животного, она описывает в "Записках" немало тонких и интересных наблюдений над животными. Безусловно, эту ее черту унаследовал ее двоюродный внук известный дрессировщик В. Л. Дуров с его системой "безболезненной дрессировки" - обучением животных лаской.

Дурова до старости сохранила ясность ума и редкие в пожилом человеке чуткость и понимание запросов современности. Исследователь ее жизни и творчества Б. Смиренский обнаружил в архиве ее статью, написанную в 1858 году, в преддверии реформ, в которой высказывания семидесятипятилетней Дуровой звучат удивительно свежо и современно: "В наше время женщина скучающая, не умеющая найти себе занятие, утомленная бездействием, такая женщина более неуместна, чем когда-либо! Теперь более, чем когда-либо, нужны русскому обществу женщины деятельные, трудящиеся, разумно сочувствующие великим событиям, которые происходят около них, и способные вложить свою лепту для того здания общественного блага и устройства, которое воздвигается общими усилиями".

Фотография Надежды Дуровой (1860-1865 гг)

Умерла Н. А. Дурова в 1866 году. Она завещала называть себя при отпевании Александром Андреевичем Александровым, именем, которого она добилась для себя сама и под которым прожила жизнь. Священник не решился нарушить правила религии и в панихиде именовал ее рабой божией Надеждой.

В историю она вошла под своим настоящим именем с определением, указывающим на ее жизненный подвиг, - кавалерист-девица Надежда Дурова.

Хоронили Дурову с воинскими почестями. Перед ее гробом офицер местного гарнизона нес на бархатной подушке ее Георгиевский крест - первый и единственный тогда Георгиевский крест со времени учреждения в середине XVIII века этого главного воинского ордена России - данный женщине

"Кавалерист-девица" Н. Дурова

Реальная биография Надежды Дуровой, пожалуй, гораздо авантюрнее и противоречивее, чем романтическая история, изображенная в столь любимом нами фильме Эльдара Рязанова «Гусарская баллада», который вышел на экраны в 1962 году к 150-летнему юбилею войны 1812 года. .

Именно благодаря фильму Рязанова с ловосочетание «кавалерист-девица» и вошло широко в лексику русского языка. Прототипом главной героини – Шурочки Азаровой стала «кавалерист-девица» Надежда Дурова – наверное, одна из самых удивительных (хотя и не самых женственных) женщин XIX столетия.

Родившись в 1783 году в семье армейского капитана, Надя не пользовалась особой материнской любовью и воспитывалась отставным рядовым гусаром. Первыми игрушками ее стали пистолет и сабля. В 1801 г. вышла замуж за подчиненного ее отца, к тому времени городничего города Сарапула. В 1803 г. после рождения сына поссорилась с мужем, вернулась в дом отца, откуда в сентябре 1806 года ушла с полком донских казаков, переодевшись в казачий мундир. Весной 1807 года под именем Александра Соколова вступила добровольцем - рядовым дворянского звания ("товарищем") в Польский конный (уланский) полк.

Участвовала в сражениях Франко-русско-прусской войны в 1807 году под Гутштадтом, Гейльсбергом, Фридландом. В бою у Гутштадта спасла от плена раненого офицера Финляндского драгунского полка.

Отец в это время разыскивал Дурову и обратился с прошением к императору Александру. 3 декабре 1807 года Дурова была вызвана в Санкт-Петербург. Она два раза встречалась с Александром I, который разрешил ей служить в армии, произвел в первый офицерский чин корнета, наградил за спасение офицера Знаком отличия Военного ордена и дал ей свое имя, назвав Александром Александровым.

В январе 1808 года Дурова прибыла в Мариупольский гусарский полк, приняв в командование 4-й взвод первого эскадрона. В начале 1811 года перевелась в Литовский уланский полк, с которым участвовала в Отечественной войне 1812 года. С августа 1812 года - поручик, некоторое время командовала эскадроном в полку, затем - полуэскадроном.

Во время Бородинского сражения получила контузию. В сентябре - октябре 1812 года была ординарцем у Кутузова. Затем получила отпуск для лечения контузии и уехала домой. Вернулась в армию весной 1813 года. В сентябре 1816 года, прослужив десять лет в конном строю, вышла в отставку в чине штабс-ротмистра и поселилась в Елабуге. Здесь надо подчеркнуть, что из этих десяти лет в гусарах Дурова прослужила только три - остальные семь лет она была уланом и именно в уланском мундире она принимала участие во всех военных действиях, в том числе и событиях 1812 года.

В 30-е годы Дурова занялась литературной деятельностью и, написав основанную на своей биографии книгу "Записки кавалерист-девицы. Происшествие в России", ездила в Петербург с намерением опубликовать её.

После встречи с Пушкиным последний заинтересовался творчеством Дуровой и напечатал в 1836 году её "Записки" в своем журнале "Современник". Позднее Пушкин писал: "С неизъяснимым участием прочли мы признание женщины, столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным". (Заметим, что с "окровавленной рукоятью" Пушкин переборщил - в боях Дурова предпочитала чужой крови не проливать; единственным живым существом, павшим от её уланской сабли, стал один гусь, обезглавленный к рождественскому обеду - подробнее об этом читайте в статье И. Стрельниковой в конце данного раздела).

Книга эта сделалась достаточно популярной среди российской читающей публики - и в первый раз ввела в оборот русского языка словосочетание " кавалерист-девица" (которое веком с четвертью позже было повторно популяризовано Эльдаром Рязановым). После "Записок" (которые впоследствие не раз переиздавались) Дурова опубликовала еще несколько рассказов и повестей - но они уже такой популярностью не пользовались.

Скончалась Надежда Дурова на 83 году жизни 21 марта 1866 года в городе Елабуге.

Описание внешности из офицерского формуляра А. А. Александрова: "Рост 2 аршина 5 вершков /около 165 см/, лицом смугл, рябоват, волосы русые, глаза карие..."

Память о Надежде Дуровой жива, прежде всего, в Елабуге, где она провела последние пятьдесят лет своей долгой жизни. Н а площади стоит конный памятник. В ее доме теперь работает музей с достаточно подробней и интересной экспозицией.

В городе работает подразделение клуба Литовских улан, а Литовские уланы из Москвы приезжают в Елабугу на памятные даты и мероприятия, связанные с именем Дуровой.

Дельфин Дюран - потомок Н. Дуровой из Франции

Существующий ныне памятник на могиле Н.Дуровой в Елабуге - новодел. И стоит он одиноко в скверике... А ведь Дурова была похоронена со всеми воинскими почестями на церковном кладбище . Можно предположить, что при советской власти это кладбище было уничтожено вместе с могилой Дуровой. А в 2008 г. к 225-летию Н. Дуровой построили этот новый памятник в стиле позднего социализма. Литовские уланы, естественно, присутствовали на его открытии. А как же выглядело первоначальное надгробие? Удалось найти старинную открытку.

В 2013 г. состоялась московская премьера спектакля "Игра Судьбы", посвященного нескольким месяцем из жизни Надежду Дуровой - в частности, ее встрече с Александром I. Консультантами по костюмам были, естественно, литовские уланы.

Вот такой бюст Надежды Дуровой стоит слева от центральной лестницы Центрального музея ВОВ на Поклонной горе. Что-то там не рассчитали с высотой - и решили просто пробить дыру в пластиковом потолке для металлического султана на кивере... Как и на других "официальных" изображениях, Дурова здесь изображена в гусарском мундире - хотя во всех военных действиях она принимала участие в качестве улана.

Не забыл Н. Дурову и российский Монетный двор (...и опять в гусарском!)

Мы начали наше краткое эссе о Надежде Дуровой с фильма Эльдара Рязанова "Гусарская Баллада" - фильма талантливого, нами всеми любимого, но, увы, имеющего самое малое отношение к реальной судьбе нашей героини. И практически никто не вспоминает очень неплохой двухсерийный телефильм Свердловской киностудии 1989 года "То мужчина, то женщина". Авторы фильма обращаются в основном к "литературному" периоду жизни Дуровой, пытаются разобраться в её весьма сложной психологической ситуации - и даже перебросить мостик в ленинградскую жизнь конца 80-х годов 20 века... Посмот рите этот фильм - не пожалеете. И возможно станете думать о Надежде Дуровой немного по-другому...

Возможно, чуть лучше понять сложную жизнь Надежды Дуровой, разобраться в побудительных мотивах её неординарных поступков поможет приведенная ниже статья Ирины Стрельниковой.

НАДЕЖДА ДУРОВА: УЛАНСКАЯ БАЛЛАДА

В начале 1830-х годов в Елабуге можно было встретить неприметного господина лет пятидесяти в шароварах, фуражке военного покроя и синем казачьем кафтане, на котором красовался Георгиевский крест. Господин был небольшого роста, тщедушен, лицо имел рябое и морщинистое, волосы и глаза мышиного цвета - словом, внешность самая невыигрышная. Но стоило маленькому господину где-нибудь в гостях, в хорошей компании, с удобством усесться в курительной, залихватски уперев одну руку в колено, а в другой держа трубку с длинным чубуком, да заговорить о былых сражениях, о походной жизни, о лихих товарищах - как его маленькие невыразительные глазки загорались огнем энтузиазма, лицо одушевлялось, и всякому становилось понятно, что перед ним - человек, много переживший, вдоволь нюхнувший пороху, славный рубака, герой и вообще молодец. А если при этом в курительной вдруг оказывался какой-нибудь залетный чужак, то кто-то из местных не отказывал себе в удовольствии огорошить его, шепнув на ухо: «А ведь отставной штабc-ротмистр Александров - женщина!» Далее следовала немая сцена...

Когда в 1836 году вышла в свет книга «Кавалерист-девица. Происшествие в России», завеса над тайной этого странного маскарада приоткрылась.

ВОСПИТАННИЦА УСАТОГО НЯНЯ

Свое рождение Дурова описывает в поразительных подробностях, будто помнит себя с первых минут на земле и даже раньше. Ее мать была красавицей, да к тому же наследницей одного из богатейших панов Малороссии. А в женихи выбрала не ровню - гусарского ротмистра, ни кола ни двора, да еще и, к великому негодованию отца, - москаля. Не добившись от родителей согласия, своевольная девица в одну прекрасную украинскую ночь, крадучись, держа черевички в руках, выбралась из дома. За воротами ее ждала коляска ротмистра Дурова. В первой подвернувшейся сельской церкви беглецы обвенчались. Со временем родители невесты их простили. Но в наследстве, увы, все-таки урезали.

Дуров привез молодую жену в свой полк, и они зажили на его скудное офицерское довольствие. Вскоре новобрачная обнаружила, что беременна. Большой радости это известие ей не доставило: жизнь без денег, без нарядов, без прислуги нелегка, а тут еще ребенок. К тому же она была почему-то уверена, что родится мальчик, придумала красивое имя - Модест, но родилась девочка. «Полковые дамы говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его, - повествует Дурова в своей книге. - Меня принесли, мать взяла меня из рук женщины, приложила к груди. Но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пишу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала ее. Наскуча, что я долго не беру, мать перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у нее в гостях дамою. В это время я схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки. «Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте», - говорила матушка, махая рукою и закрывая себе голову подушкою».

Дальше - больше. Как-то раз ехали в карете, а годовалая Надя все кричала и не унималась. И тогда маменька в досаде выхватила ее из рук няньки и швырнула в окно. Окровавленного младенца подобрали гусары. Ко всеобщему изумлению, ребенок был жив. Отец, узнав о случившемся, отдал Надю на попечение рядового гусара Астахова - подальше от матери. Гусар растил девочку до пяти лет. Ее первыми игрушками были пистолет и сабля. А верхом Наденька научилась скакать раньше, чем ходить. И тут жизнь ее круто изменилась - отец подал в отставку И получил место городничего в городе Сарапуле Вятской губернии. С гусаром Астаховым девочка была разлучена и снова поступила на попечение жестокосердной матери, которая, обнаружив в дочери слишком много мальчишеского, стала спешно переучивать ее по подобаюшему женскому полу образцу. Наденьку усадили за рукоделие, к которому она оказалась поразительно неспособна, и мать кричала: «Другие хвалятся работою дочерей своих, а я стыжусь, бегу скорее закрыть гадкое твое кружево! Двадцать сорок не могли бы так напутать!»

А девочку тянуло бегать по лугу, скакать верхом, петь, кричать, а то и устраивать взрывы, бросая в печку порох... И все это было Наденьке запрещено. Выходило, что женский мир, предназначенный ей от рождения, - мир скуки, несвбоды и мизерньых дел, а мужской мир, который она успела полюбить, - мир вольницы, свободы и деятельности. К тому же она была нехороша собой, с оспинами по всему лицу, да и смугла, что в те времена считалось большим недостатком. Даже горничная пеняла ей: «Вы хоть бы умывались чем-нибудь, барышня, хреном или кислым молоком». Но обиднее всего - слова отца: «Если б вместо Надежды был у меня сын, я не тревожился бы, что будет со мною под старость». Впрочем, сын (младший брат Наденьки) у него тоже был, и отец не таясь отдавал ему предпочтение перед дочерью.

Сколько слез было пролито от всех этих обид! Иной раз Наденьке казалось, что среди людей ей вообще нет места. Что ж! Она привязалась к коню - отцовский жеребец Алкид, считавшийся злым и неукротимым, был послушен ей, словно собака. По ночам, когда дом затихал, девочка крадучись пробиралась в конюшню, выводила Алкида и предавалась бешеной скачке. Однажды, вернувшись под утро домой, она не нашла сил раздеться и уснула - так открылись ее ночные прогулки. Мать, в очередной раз посетовав, что не справляется с такой ужасной дочерью, отослала ее с глаз долой – к родне на Украину. Там случилось событие, которое чуть было не примирило воспитанницу гусара Астахова с женской долей. Романтичный соседский юноша, сын богатой помещицы Кирияковой, влюбился в нее, несмотря на всю ее некрасивость. Они каждое утро бегали на свидания - в церковь, на раннюю литургию. В притворе садились на скамью и разговаривали полушепотом, держась за руки.

Но внезапная набожность молодого человека насторожила его мать, она обо всем узнала – и запретила сыну даже мечтать о женитьбе на бесприданнице Дуровой. «Я долго скучала о молодом Кирияке. Это была первая склонность, и думаю, что если б тогда отдали меня за него, то я навсегда простилась бы с воинственными замыслами», - пишет Дурова. Но вот о дальнейшем она в своей книге не упоминает ни слова! О том, что в 18 лет по воле родителей она была выдана замуж за незначительного и скучного человека - судебного заседателя Василия Степановича Чернова. И что через год родился сын Иван, к которому она осталась так же бесчувственно равнодушна, как и к мужу (и как к ней самой относилась ее собственная мать). И что в конце концов, влюбившись в заезжего казачьего есаула, она ускакала на верном Алкиде вслед за его полком, переодевшись в казачье платье. Некоторое время Дурова жила со своим есаулом под видом денщика, но и этот союз оказался непрочным: где-то у западной границы империи Надежда покинула возлюбленного. Ни о чем этом в ее «Записках...» не упомянуто. Шесть лет, в течение которых происходили все эти события, вычеркнуты Дуровой из собственной биографии при помощи нехитрого приема: из книги следует, что она родилась в 1789-м, тогда как на самом деле – в 1783-м.

Надо сказать, любовницы и жены офицеров не так уж редко переодевались денщиками, чтобы сопровождать своих возлюбленных в военных походах. Но рано или поздно дамы возвращались домой - в женском обличье, разумеется. А вот Надежда Дурова не вернулась. Ей, с ее склонностью к оружию, верховой езде, широким просторам и кочевой жизни, армейская среда подходила, как вода - рыбе. Только вот у казаков оставаться было никак невозможно. Дело в том. что казакам гюлагалось носить бороду, а у Надежды Андреевны бороды быть никак не могло. При поступлении ее в полк вопрос о безбородости не встал: Дурову приняли за 14-летнего юношу. Но ясно же, что через год-другой признаков взросления на лице у «юноши» по-прежнему не появится - и что тогда? А тут еще одна востроглазая казачка шепнула, ухмыляясь: «Барышня, послушайте, что я вам скажу.» Наденька не подала виду, что испугалась. Но поняла: пора уносить ноги в регулярную армию, где бород не носили.

Кое-как добравшись до расположения ближайшего кавалеристского полка - им оказался Коннопольcкий, - она явилась к ротмистру, назвалась Александром Васильевичем Соколовым и попросилась на службу. «Вы дворянин? Как же это сделалось, что вы носите казачий мундир?» - удивился ротмистр (среди рядовых казаков дворян не было). «Отец не хотел отдавать меня в военную службу, я ушел тихонько, присоединился к казачьему полку». Ей поверили, зачислили в полк товарищем (чин рядовых дворянского происхождения) и выдали мундир с шерстяными эполетами, кивер с султаном, белую перевязь с подсумком и сапоги с огромными шпорами. “Все это очень чисто, очень красиво и очень тяжело!» - записала Дурова.

«КОРНЕТ, ВЫ - ЖЕНЩИНА?»

Каждое утро для нее теперь начиналось с обучения военным приемам. «Надобно, однако ж, признаться, что я устаю смертельно, размахивая тяжелою пикою - особливо вертеть ею над головой; и я уже несколько раз ударила себя по голове. Не совсем покойно действую саблею; мне все кажется, что я порежусь ею; впрочем, я скорее готова поранить себя, нежели показать малейшую робость”. Не прошло и полгода, как ей довелось впервые испытать свою храбрость в бою - на большой европейской войне, которую Россия в союзе с Англией, Швецией и Пруссией вела против Наполеона. «Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а поэскадронно. Меня бранили за то, что я с каждым эскадроном ходила в атаку; но это, право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания; я думала, так надобно, и очень удивлялась, что вахмистр чужого эскадрона, подле которого я неслась, кричал на меня: «Да провались ты отсюда! Зачем ты здесь скачешь?»

В первом же бою она умудрилась совершить подвиг и еще чуть не потеряла своего верного Алкида. Дело было так: Дурова увидела, как неприятельские драгуны сбили с коня какого-то русского офицера и уж подняли сабли, чтобы зарубить его. Она поспешила на выручку с пикой наперевес. Поразительно, но ее вид оказался достаточно грозным, чтобы французы обратились в бегство, и раненый офицер был спасен. Пришлось посадить его на своего коня. Подбежавшему рядовому пехотинцу Дурова доверила под уздцы увести Алкида с его полуживой поклажей подальше от сражения, выговорив условие, что конь будет отослан ей в Коннопольский полк. А сама осталась пешей среди всеобщей скачки и стрельбы.

Не прошло и нескольких часов, как ей встретился знакомый поручик, скачущий на Алкиде. Дурова ахнула и бросилась наперерез. «Разве эта лошадь твоя? - удивился поручик. - Какой-то мошенник только что продал мне ее за два червонца». Позже Алкид несколько раз спасал ей жизнь. То Дурова заснет на привале, а тем временем велят отступать, и конь, фыркая, разбудит ее, а потом вывезет каким-то чудом прямиком в новое расположение полка. То унесет из неприятельского окружения, выбрав единственный спасительньтй путь - по полю, усеянному мертвым телами. То без всякого понуждения отпрыгнет далеко в сторону, когда ему под ноги упадет вражеская граната, - оставалось только поражаться, что осколки не задели ни коня, ни наездницу. Позже, когда Алкид погиб (застоявшись в стойле, вырвался порезвиться, стал прыгать через крестьянские плетни, а из одного торчал заостренный кол, пропоровший коню брюхо), это стало страшным потрясением для Надежды Андреевны. Она всерьез горевала, что не сумела умереть вместе со своим Алкилом. Собственно, кроме этого коня и войны. у нее ничего хорошего в жизни не было.

Поразительно. но. раз за разом бывая в сражениях, размахивая то саблей, то пикой, Надежда... совсем не проливала чужой крови (это все-таки было бы выше ее женских сил). Единственное умерщвленное ею существо был гусь, которого она поймала и обезглавила к рождественскому ужину для своего изголодавшегося отряда. А между тем положение армии делалось все хуже. В конце мая 1807 года французы загнали русских в ловушку. Левый берег реки Алле меньше всего подходил для обороны, и диспозиция была так неудачна, что Наполеон не поверил своим глазам и заподозрил какую-то военную хитрость, но увы! Хитрости не было. Полк Дуровой оказался в сущем аду – узком месте между рекой и оврагом, по которому враг так и жарил ядрами. Ночь, давка, паника - крик стоял ужасный. Те, кому удалось выбраться, попадали под французские штыки. Бросались в реку,но, не в силах переплыть ее в тяжелом обмундировании, тонули. Десять тысяч русских погибло в том бою. Война была проиграна! Дело кончилось тем, что Царь Александр I и Наполеон встретились и заключили Тильзитский мир.

В жизни Дуровой это решение оказалось судьбоносным! Ведь в Тильзите она впервые увидала государя и… влюбилась. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Государем пленялись все поголовно: рядовые, унтера, молоденькие офицерики и седовласые генералы... Вопреки всем своим бедам армия ревела от восторга и пожирала глазами того, кому, в сущности, была обязана своим поражением. «Государь наш красавец, - объясняет Дурова. - Кротость и милосердие изображаются в больших голубых глазах его, величие души в благородных чертах и необыкновенная приятность на румяных устах его! На миловидном лице молодого царя нашего рисуется вместе с выражением благости какая-то девическая застенчивость». На фоне Александра Наполеон ей совсем не понравился: толст, мал ростом, глаза круглые, взгляд тревожный - ну что это за герой, даже при всей его безмерной славе? С тех пор влюбленный улан Соколов - он же Наденька – принялся втайне мечтать о том, чтобы увидеть вновь обожаемого государя. Мечта сбылась довольно быстро - и в совершенно неожиданном варианте.

Все началось со странного вызова к главнокомандующему. Не такая улан Соколов была персона, чтобы им интересовались на столь высоком уровне – даже с учетом того, что меньше чем за год он дослужился до унтер-офицера. Но главнокомандующий сказал: «Я много слышал о вашей храбрости. А теперь вас желает видеть государь, я должен отослать вас к нему”. Что все это значило - было решительно не ясно. У Дуровой забрали оружие и под охраной повели к саням. После нескольких дней тревоги и гаданий она оказалась в Петербурге, и ее сразу принял государь. Собственно, состоялась почти точь-в-точь такая же сцена, что показана в фильме Рязанова. С той только разницей, что не Кутузов, а сам император Александр, покружив вокруг да около, набрался решимости и задал прямой вопрос: «Я слышал, что вы не мужчина, правда это?» Оказалось, что Наденьку выдало письмо, написанное отцу после побега из лому, - Дурова просила благословения на поступление в полк. Отец, задействовав все свои связи в армии, сумел ее разыскать. А разыскав, потребовал водворить беглянку домой.

«Да, ваше величество, правда!” - потупилась Надежда. Они взглянули друг на друга - и оба покраснели. Государь был чувствителен и застенчив. Дурова - влюблена. Она выложила ему все как на духу о причинах, побудивших решиться на столь экстравагантый поступок, и о тяготах, что пришлось претерпеть на войне. Царь только вздыхал да ахал. “Ваши начальники отзываются о вас с великой похвалой, закдючил он. - Вам полагается награда, после чего я с честью верну вас домой». При этих словах Надежда Андреевна вскрикнула от ужаса и пала к его ногам, обняв царственные колени: «Не отсылайте меня домой, ваше величество! Не отсылайте! Я умру там! Не отнимайте у меня жизни, которой я добровольно хотела пожертвовать для вас!» - «Чего же вы хотите?» - смущенно спросил Александр. «Быть воином! Носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне!» На том и порешили. Царю еще пришла в голову идея перевести Дурову в какой-нибудь другой полк и дать ей новое имя, чтобы родня не смогла найти ее снова. Так унтер-офицер Коннопольского уланского полка Александр Васильевич Соколов сделался офицером Мариупольского гусарского полка Александром Андреевичем Александровым. В выборе такой фамилии был намек на великое расположение и покровительство царя Александра.

Вечером того дня Дурова записала в дневнике: «Видела его! Говорила с ним! Сердце мое слишком полно и так неизъяснимо счастливо, что я не могу найти выражений для описания чувств моих! Великость счастия моего изумляет меня! Восхищает! О государь! От сего часа жизнь моя принадлежит тебе!» Перед отъездом в полк ее еще раз позвали во дворец, представили фаворитке царя - бесподобной Марии Антоновне Нарышкиной. Современник писал об этой женщине: «Кому в России неизвестно имя Марии Антоновны? Я помню, как, разиня рот, стоял я перед ее ложей (в театре) и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась невозможною». Даже со стороны было видно, что царь Нарышкину обожает.

Дурова удивлялась сама себе: никакой ревности, никакой горечи, никакой зависти к этой блестящей, нарядной красавице, державшей в своих прелестных ручках сердце того, в кого Дурова была так отчаянно влюблена. Нарышкина - всего лишь прекраснейшая из женщин, а Дурова, на собственный взгляд, превзошла ее, заслужив у царя право быть мужчиной! «Я всегда любила смотреть на дамские наряды, хотя сама ни за какие сокровища не надела бы их на себя; хотя их батист, атлас, бархат, цветы, перья и алмазы обольстительно прекрасны, но мой уланский колет лучше! По крайней мере, он мне более к лицу, а ведь это, говорят, условие хорошего вкуса: одеваться к лицу».

А уж как к лицу тоненькому безусому подпоручику Александрову пришелся нарядный гусарский мундир! Шитый золотом ментик, кивер набекрень, все эти шнурки, бахрома, кисти... А в провинциальных губерниях, где после заключения мира праздно стояли полки, дамы и барышни, как известно, неровно дышат к гусарам! Под их взорами, теперь постоянно обращенными на нее, Дурова чувствовала себя ужасно: «Довольно женщине посмотреть на меня пристально, чтобы заставить меня прийти в замешательство: мне кажется, что она поймет мою тайну, и я в смертном страхе спешу укрыться от глаз ее».

Но ничего подобного! Красотки видели в Надежде Андреевне только мужчину, и весьма привлекательного. В конце концов подпоручику Александрову пришлось перевестись из гусар обратно в уланы - в Литовский уланский полк - из-за одной барышни, полковничьей дочери, - та плакала ночи напролет, а отец выражал все более явственное раздражение: отчего это, мол, подпоручик Александров воротит нос от его девочки и не изволит сделать предложение? (Существует и более прозаическая версия причин перевода Дуровой из гусар в уланы: полный комплект гусарской офицерской формы и снаряжения был в армии самым дорогим, да и жить у гусар было принято на широкую ногу. Так что подпоручику Александрову, существовавшему на одно лишь скромное жалованье и не получавшему никаких денег из дома, служить во внешне более скромных уланах было сподручнее. - Прим. ред. )

А между тем в армии бродили какие-то смутные слухи о женщине-кавалеристе: то ли уроде, то ли, наоборот, красавице, то ли старухе, то ли совсем юной девушке. Известно было и что ей покровительствует сам царь. Иной раз эти россказни доходили и до ее ушей. Впрочем, подпоручик Александров научился выслушивать их почти без смущения. Равно как и шуточки однополчан на тему своей безусости, тонкого стана, слишком маленьких и слабых ручек, скромности и боязливости с дамами. «Александров краснеет всякий раз, как при нем упомянешь о женской ножке, - хохотали сослуживцы по Литовскому полку. - И знаете, господа, почему? Да потому что он... (далее следовала драматическая пауза) девственник, господа!» Они явно ни о чем не догадывались. И все же Дурова на всякий случай ходила советоваться к полковому врачу: как бы ей избавиться от румянца на щеках? «Пейте больше вина, проводите ночи за картами и в волокитстве. Через два месяца этого похвального рода жизни вы получите самую интересную бледность лица», - посоветовал невозмутимый врач.

Она почувствовала, что, кажется, разоблачена, только встретившись с Кутузовым. Сам ли он рассмотрел очевидное своим единственным глазом, или что-то узнал от царя - неизвестно. Но только встретившись с Дуровой под Смоленском в 1812 году, в начале Отечественной войны, старый полководец преувеличенно ласково обратился к ней: «Так это вы? Я слышал о вас. Очень рад, очень рад! Останьтесь у меня ординарцем, если вам угодно».

Во время войны 1812 г. Дурова служила в Литовских уланах - и при встрече с Кутузовым никак не могла быть в гусарской форме. Но художница изобразила её именно так - да еще с четко выраженными женскими формами (которые понравились бы Кутузову), но которых Дурова была, увы, совершенно лишена...

С этих пор она стала замечать, что и в полку на нее смотрят по-другому. Например, стараются лишний раз не употребить при ней крепкое бранное словцо. «Знают или нет?» - гадала Дурова. Судя по одному письму гусара, партизана и поэта Дениса Давыдова, - знали! «Поговаривали, что Александров - женщина, но так, слегка, - писал Давыдов. - Она очень уединена была и избегала общества столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров. Там нашли мы молодого уланского офицера, который только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне: «Это Александров, который, говорят, - женщина». Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я ее видел на фронте».

В Отечественную войну она уже командовала полуэскадроном Литовского уланского полка. В день Бородинского сражения со своим Литовским уланским полком защищала Семеновские флеши. Была контужена осколком ядра в ногу. Оправившись, снова вернулась на передовую, гнала французов по всей Европе, отличилась при блокаде крепости Модлина и взятии города Гамбурга... В 1816 году Надежда Андреевна, наконец, угомонилась и вышла в отставку в чине штабс-ротмистра. Дуровой было 33 года, из которых десять она прослужила в армии.

КАК ПУШКИН ЛИТОВСКОМУ УЛАНУ РУЧКИ ЦЕЛОВАЛ

Было время, когда гражданскую скуку скрашивала Надежде Андреевне новая привязанность - крошечная собачка по имени Амур. «Да и как было не любить его! Кротость имеет неодолимую власть над нашим сердцем. Бедняжечка! Как он вился около ног моих. Однажды на рассвете выпустила его из горницы; но прошло четверть часа, его нет. Пошла искать его – нет нигде! Звала - нет! Наконец собачка моя пришла и села за воротами. Услышав лай ее, я выглянула в окно и не могла не рассмеяться: она, как большая, подняла мордочку кверху и завыла. Но я дорого заплатила за этот смех!» Оказалось, собачка смертельно ранена. «Амур умер на руках моих... С того времени мне случалось и танцевать всю ночь, и смеяться много, но истинного веселия никогда уже не было в душе моей: оно легло в могилу моего Амура. Многие найдут это странным; может быть, и хуже, нежели странным».

С людьми у нее по-прежнему не ладилось. К мужу и сыну нечего было и думать возвращаться! Впрочем, ее приютил младший брат. Василий Андреевич Дуров был фигурой презанимательной! Однажды он познакомился с Пушкиным и привел его в восторг своим особого рода наивным цинизмом - так что Пушкин несколько дней не мог оторваться от разговора с Дуровым, без конца выспрашивая новые подробности и хохоча во все горло. «Я познакомился с ним на Кавказе в 1829 году, - вспоминал Пушкин. - Он лечился от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты. Наконец он проигрался, и я довез его до Москвы в моей коляске. Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей».

Всевозможные способы достать их были Дуровым придуманы и передуманы. Бывало, что он будил Пушкина ночью: «Александр Сергеевич! Так как же все-таки мне достать сто тысяч?» Пушкин отвечал первое попавшееся, например: «Украсть!» - «Я об этом думал, - ничуть не удивляясь, отвечал Дуров, - но не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть». «Украдите полковую казну», - советовал в другой раз Пушкин. Оказывалось, что Дуров уже рассматривал и этот вариант, но нашел в нем множество сложностей. «Просите денег у государя», - снова советовал Пушкин. Дуров и об этом, оказывается, уже думал, и не только думал, но даже и писал царю! «Как?! Безо всякого на то права?» - хохотал Пушкин. «Ну да, я с того и начал свое письмо: так, мол, и так, ваше величество! Я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастие моей жизни; но на милость образца нет». - «И что государь ответил вам?» - «Увы, Ничего!»

Пушкин продолжал выдумывать все более и более фантастические варианты: «Попросите у Ротшильда!" - «Думал и об этом. Но единственный способ выманить у Ротшильда сто тысяч – это развеселить его. Рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей! Столько трудностей!..» Пушкин был поражен: нельзя было назвать такой дикой нелепицы, о которой Дуров бы уже не думал... Расстались они на том, что Василий Андреевич попросит денег у англичан, написав им письмо: «Господа англичане! Я бился об заклад на 10 000 рублей, что вы не откажетесь мне дать взаймы 100 000. Господа англичане! Избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему свету известное великодушие». Несколько лет потом поэт ничего не слышал о Дурове, а потом получил письмо: «История моя коротка: я женился, а денег все нет». Пушкин ответил: «Жалею, что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один еще, видно, вам не удался».

В следующий раз Дуров написал ему по поводу своей сестры, желающей опубликовать свои мемуары (Надежда Андреевна с тоски стала писать). Ознакомившись с ними, Александр Сергеевич был поражен причудливостью всего семейства. Но мемуары были хороши, по-настоящему хороши. Впервые о войне писала женщина - и это чувствовалось в каждом абзаце. Диспозиция, ход сражения, хитроумные маневры - ни на чем подобном Дурова не останавливалась. Зато подробно описывала, каково носить неудобные сапоги, как она замерзла, как болела нога, как хотелось спать и как страшно было, что однажды ее все-таки разоблачат.

Письменный стол Н. Дуровой

Пушкин оценил прелесть и оригинальность этих записок и взялся издать их в своем «Современнике». Писательницу же пригласил в Петербург... Тяжело вздохнув о том, что обожаемого монарха в столице уже не увидит, она поехала (смерть Александра 1 в 1825 году стала для Надежды Андреевны таким же тяжелым потрясением, как когда-то смерть Алкида и Амура. Иными словами, едва ли кто-то оплакивал царя горше Дуровой).

Первая встреча с Пушкиным вышла неловкой: галантный поэт наговорил Надежде Андреевне комплиментов и поцеловал руку - Дурова покраснела, смешалась: «Ах, Боже мой! Я так давно отвык от этого!» Писать о себе в женском роде (именно так написаны ее мемуары) она могла, а говорить - уже нет. Разучилась... Роман «Кавалерист-девица. Происшествие в России», выйдя в свет, мгновенно сделался сенсацией. Все желали непременно познакомиться с Дуровой - она вошла в моду. Издала еще четыре тома повестей и рассказов: «Елена, Т-ская красавица», «Граф Маврицкий», «Ярчук собака-духовидец». Но интерес к ее творениям угас, как только ветреное петербуржское обшество нашло себе какую-то новую модную игрушку. О Дуровой теперь если и вспоминали, то как-то так: «Фи! Дурна собой, к тому же выражается, как солдат на плацу». «Я никому не надобна, и все решительно охладевают ко мне, совершенно и навсегда», - констатировала Дурова и тихо вернулась к брату в Елабугу, где он к тому времени получил должность городничего. В столице ее отъезда никто не заметил...

Однажды в Елабугу ей пришло письмо от Ивана Васильевича Чернова. Ее сына! Он просил благословения на свадьбу. Увидев обращение «маменька», Дурова, не читая, бросила письмо в огонь. Сын подождал-подождал да и прислал другое - на этот раз обратившись к матери, как подобает: Александр Андреевич. Она ответила коротко и формально. Мол, благословляю.

Даже отпевать себя Дурова завещала как раба Божьего Александра. Впрочем, когда в возрасте 82 лет она ушла из этого не слишком ласкового к ней мира, священник счел это глупостью и нарушать церковных правил не стал...

Ирина СТРЕЛЬНИКОВА

Р.S. Поразительно, но Дурова была не уникальна в своей судьбе. Одновременно с ней под видом собственного брата воевала некая Александра Тихомирова - тайна открылась только после ее героической гибели. Примерно в то же время в австрийской армии служила итальянка Франческа Сканагатта, которую разоблачили и со скандалом отправили в отставку (впрочем, назначив офицерскую пенсию).

Говорят, бывали подобные случаи и в прусской, и во французской армиях. Во всем, пожалуй, виноват Наполеон: это его громкая ратная слава, его головокружительный взлет свели с ума современников, породив настоящий культ подвига, блестящей и дерзкой военной карьеры! Тут и женщинам трудно было остаться в стороне. Особенно тем, кого природа одарила энергичным и предприимчивым характером, а общественные нормы не позволяли проявить все это.

И все же даже в ряду других амазонок Дурова – самая необычная. Участница Наполеоновских войн, служившая дольше всех, продвинувшаяся дальше всех по служебной лестнице, она еще и увековечила свою историю в книге, которую читают и любят до сих пор. И все это - вместо жизни провинциальной судебной заседательши. Вот только нашла ли она счастье, решившись обмануть судьбу? Кто знает...

Участница Бородинского сражения Надежда Дурова дожила до изобретения фотографии - и до нас дошла ее фотографическая карточка, сделанная незадолго до ее кончины.

Мировая история знала огромное число примеров, когда женщины вынуждены были скрывать свою принадлежность к прекрасному полу, для того чтобы заниматься деятельностью, которая в те годы считалась исключительно мужской. Живым таким примером была Надежда Андреевна Дурова, которая стала одним из героев Отечественной войны 1812 года, а также первой в Русской армии женщиной-офицером, навсегда войдя в отечественную историю. История эта была настолько уникальна, что сохранилась до наших дней, оставив свой шлейф и в искусстве. К примеру, немалый вклад в популяризацию Надежды Дуровой сыграл фильм «Гусарская баллада».

Считается, что прообразом Шурочки Азаровой из этой советской кинокартины как раз и стала Надежда Дурова. А я ведь так и не знал до этого момента, что персонаж Шурочки взят с реального образа.

Если для кого то еще это новость, давайте узнаем подробности...

Даже рождению этой удивительной женщины предшествовала романтическая история. Отец будущей кавалерист-девицы командир эскадрона Ахтырского гусарского полка ротмистр Андрей Васильевич Дуров, женился «увозом» на Марии Александрович, дочери украинского помещика, которой ее отец прочил более престижную партию. Сбежав, молодые обвенчались тайно без поучения родительского благословления, поле чего отец проклял Марию. И лишь после рождения 17 сентября 1783 года первенца – Надежды, он смог простить молодую чету.

Детство девочки трудно было назвать безоблачным. Ее мать хотела мальчика, однако в положенный срок в молодой семье родилась дочь. Отец был рад рождению первенца любого пола, а вот Мария не смогла полюбить девочку. Позднее в своих воспоминаниях Надежда Андреевна писала, что однажды мать просто выбросила ее из окна кареты, только потому, что ребенок плакал. К счастью, при падении девочка лишь поцарапала щеку. Однако этот жестокий поступок побудил ее отца Андрея Васильевича передать девочку на попечение унтер-офицера Астахова, он просто боялся оставлять ребенка с матерью. Это, по всей видимости, и определило судьбу нашей героини. До пяти лет она находилась на попечении унтер-офицеров и солдат. Из женщин за девочкой приглядывала только кормилица, но очень скоро надобность в ней отпала. Так что воспитание гусарами и жизнь в казарменных условиях сделали девочку больше похожей на мальчишку-сорванца.

Надежда Дурова в молодости

В 1789 году отец Надежды подал в отставку и получил место городничего в Сарапуле Вятской губернии (сегодня Удмуртская Республика). Здесь на берегу Камы за воспитание девочки снова взялась мать, но никакие девичьи занятия ей не нравились. Мать пыталась приучить девочку к рукоделию, хозяйственным делам, но без особых успехов. Любимым ее занятием была езда верхом на черкесском коне Алкиде, которого девочке подарил отец. Постепенно она превратилась в девушку, но подруг так и не завела, а для мужского общества она была чужой.

В октябре 1801 года в 18-летнем возрасте, следуя воле своего отца, Надежда вышла замуж за председателя Сарапульского нижнего земского суда В. С. Чернова. Однако семейная жизнь у них не складывалось, не помогло и рождение в 1803 году сына Ивана. Согласия между супругами рождение первенца не добавило, да и Надежда, по всей видимости, не особо любила свое дитя. В любом случае брак не сложился и вскоре она Надежда Дурова возвращается в отчий дом, оставив ребенка с мужем. Целых три года она разрывалась между нелюбимым мужем и сыном и отчим домом, где мать была не в восторге от ее возвращения.

Такая жизнь вскоре стала для нее просто невыносимой и в день своего рождения 17 сентября 1806 года, переодевшись в мужское платье, Надежда присоединяется к казачьему полку, который накануне покинул Сарапул. По одной из версий она влюбилась в казачьего есаула и покинула город вместе с ним на своем любимом коне Алкиде. Некоторое время она жила с есаулом под видом денщика, но через некоторое время любовь погасла, а вот армейский быт, который был знаком ей с пеленок, пришелся Надежде по душе. Так как казаки обязаны были носить бороды, рано или поздно ее бы разоблачили, поэтому она решила сменить часть, добравшись до кавалерийского Коннопольского уланского полка, где и попросилась на службу, назвавшись Александром Васильевичем Соколовым, представившись сыном помещика. При этом она сбавила свой возраст на 6 лет, так как на ее лице не было даже намека на щетину. В полку ей поверили и приняли товарищем – чин рядовых дворянского происхождения. Произошло это 9 марта 1807 года в Гродно.

Стоит отметить, что в 1806-1807 году Россия вела боевые действия против Наполеона на территории Восточной Пруссии и Польши. Оказавшись на войне, новоиспеченный улан просто затерялся среди многочисленных молодых сорвиголов, которых всегда было в избытке в кавалерии. При этом командиры не уставали отчитывать улана Соколова за безрассудную храбрость в бою, однако позднее перед вышестоящим начальством отзывались о нем самым лестным образом. Репутация расторопного служаки и храбреца являлась лучшим щитом от всех подозрений. Александр Соколов, хотя и был молод и безус, пользовался уважением со стороны своих товарищей. Надежда Дурова приняла участие в сражениях при Гутштадте, Гейльсберге, Фридланде, где проявила смелость, а за спасение от гибели в бою офицера она даже была представлена к Георгиевскому кресту. Ее военная карьера складывалась вполне удачно, она была произведена в корнеты (первый офицерский чин в кавалерии).

Военную идиллию нарушили ее родители, которые все-таки смогли разыскать дочь. Прося вернуть ее в отчий дом, они написали лично российскому императору Александру I. После этого в полку ее лишили свободы передвижения и оружия, сопроводив затем в Петербург для личной аудиенции у императора, который заинтересовался этой необычной историей. После достаточно долгой беседы Александр I, который был поражен самоотверженным желанием женщины служить своей стране на военном поприще, позволил ей остаться в действующей армии. А чтобы не раскрывать ее тайны и спрятать от родственников, он перевел ее в Мариупольский гусарский полк в чине подпоручика, при этом переводилась она под именем Александрова Александра Андреевича, которое было производным от собственного имени императора, более того, самодержец даже разрешил ей в случае чего обращаться к нему с просьбами. При этом император попросил кавалерист-девицу, чтобы секрет своего имени она унесла с собой в могилу.

В довершение всего щедрый российский монарх пожаловал корнету две тысячи рублей серебром, на пошив гусарского мундира, который Дурова оплатить самостоятельно просто не имела возможности. Комплект гусарской одежды в те годы действительно стоил немало, так как украшать его полагалось фурнитурой из золота, в крайнем случае из серебра, однако и сумма выданная императором была изрядной. Скорее всего, достаточно ощутимая ее часть ушла на оплату молчания портных, которые прекрасно понимали с кого они снимают мерки на пошив гусарской формы.

Н. А. Дурова, 1837. Рисунок В. И. Гау

Через три года она перевелась оттуда в Литовский уланский полк – то ли из-за романтической истории с влюбившейся в нее дочерью командира полка (в полку так и не узнали, что она женщина), полковник был очень недоволен, что Александр Андреевич не делает предложения его дочери в него влюбленной, по другой версии причина была прозаичнее – дороговизна жизни гусарских офицеров. Так или иначе, она на два года вернулась к отцу в Сарапул, но отношения с мужем и сыном у нее так и не ладились. Видимо, от рождения ей было приписано служить государю и отечеству, простые же радости семейные жизни были ей чужды. В 1811 году кавалерист-девица снова оставила Сарапул и отправилась на службу, только теперь она перевелась в Литовский уланский полк, с которым и оказалась в итоге участницей Отечественной войны с Наполеоном.

С Литовским уланским полком, где она командовала полуэскадроном, Дурова участвовала в сражениях под Смоленском, Колоцким монастырем, в битве при Бородино кавалерист-девица защищала Семеновские флеши, где была контужена ядром в ногу, оставшись в строю. Сама Дурова объясняла свой поступок тем, что крови она не увидела, а значит, как она считала, не было и опасности ее здоровью. На самом же деле, она просто боялась обратиться к медикам, так как опасалась разоблачения. Много лет спустя в последние годы жизни эта полученная на войне травма даст о себе знать, из-за больной ноги она не сможет не то что скакать на лошади, но даже ходить будет с трудом.

После оставления Москвы уже в чине поручика ее назначили адъютантом к Кутузову, который знал, кто она на самом деле. Вскоре последствия контузии дали о себе знать и ее отправили в отпуск домой, где она находилась до мая 1813 года. Скорее всего, в отпуск ее отправил сам фельдмаршал, убедив, что контузию необходимо лечить. В действующую армию она вернулась уже во время заграничного похода. Принимала участие в боях по освобождению Германии, отличившись при взятии Гамбурга и крепости Модлин.

Фотография Н. А. Дуровой (около 1860-1865 годов)

Служба кавалерист-девицы продолжалась до 1816 года. В чине штабс-ротмистра (следующее звание за поручиком), поддавшись уговорам отца, она вышла в отставку с назначенной пожизненной пенсией. После чего жила в Сарапуле и Елабуге. Здесь же она начинает писать «Записки» о своей необычной жизни. Так бы она и прожила в Елабуге, обладая лишь локальной известностью, если бы не великий российский поэт Александр Сергеевич Пушкин.

Надежда Дурова действительно хотела сдержать слово, которое когда-то дала императору, до конца дней оставаясь отставным штабс-ротмистром Александровым, если бы не Пушкин, который познакомился с родным братом кавалерист-девицы на Кавказе в 1835 году. На тот момент Дурова, уйдя со службы, уже почти 10 лет проживала в Елабуге на императорскую пенсию. Именно тогда Василий рассказал о необычной жизненной истории своей сестры и предложил Пушкину издать мемуары, которые та писала, рассказывая о делах давно минувших дней. Дурова согласилась отправить знаменитому поэту фрагменты своих будущих «Записок». Когда Пушкин прочел эту рукопись, то увидел, что написана она была прекрасным литературным языком и даже не нуждалась в правке редактором. Поэтому он решил издать их во втором номере своего журнала «Современник», в котором и сообщил обществу настоящую фамилию автора, обозначив в предисловии к мемуарам, что они принадлежат кавалерист-девице Дуровой. Первоначально Надежда Андреевна очень сильно разозлилась на знаменитого поэта за то, что тот раскрыл ее тайну и подлинное имя, заставив невольно нарушить клятву императору, однако вскоре женщина простила его и в 1836 году даже перебралась жить в Петербург.

На тот момент жизнь отставного штабс-ротмистра развивалась очень успешно, она даже стала писателем. Ее охотно принимали в столичном свете, она бывала в Зимнем дворце. Император Николай I и Великий князь Михаил Павлович здоровались с кавалерист-девицей за руку, чего удостаивались тогда не все российские генералы. Императрица водила Надежду Дурову по многочисленным залам дворца, показывая редкие вещи и интересуясь ее мнением о батальных полотнах. Однако по непонятной причине все это внезапно оборвалось. Прожив в Петербурге 5 лет, Надежда Дурова успела издать 12 романов, но вскоре оставила все и вернулась в родную и ставшую такой любимой Елабугу. Несмотря на то, что ее писательское творчество очень высоко оценили такие корифеи русской литературы, как Белинский, Жуковский, Пушкин и Гоголь, она так никогда больше и не возвращалась к литературной деятельности.

Памятник Н. А. Дуровой в Елабуге

В Елабуге Дурова жила достаточно уединенно, довольствуясь обществом лишь своего слуги Степана. Жила она в доме своего младшего брата, отличаясь любовью к животным, подбирая с улицы собак и кошек. Несмотря на свое уединение, бывала она и в местном обществе, появлялась на городских улицах, но непременно только в мужской одежде, будь то гражданский костюм или мундир без эполет. От окружавших ее людей отставная кавалерист-девица требовала обращения исключительно в мужском роде, а сама говорила только от лица Александра Александрова. Горожане прекрасно знали, кто скрывается под этим именем и соответствующей мужской одеждой, но уважая и смирившись с ее привычками, не высказывали какого-то удивления или неудовольствия по данному поводу.

Несмотря на замкнутость, были у Надежды Дуровой и приятели. Говорят, что особенно дружна она была с городским головой Иваном Васильевичем, который был отцом известного российского художника Ивана Ивановича Шишкина. Это семейство очень часто звало Надежду Дурову на балы, где та танцевала только с дамами, как и подобало настоящему офицеру. В Елабуге она прожила долгую жизнь. Умерла Надежда Дурова в преклонном возрасте 21 марта (2 апреля по новому стилю) 1866 года, когда ей было 82 года. Похоронить себя она завещала, как раба Божьего Александра, однако священник побоялся нарушать церковные правила и отпел ее как Дурову. При этом почести ей воздали как боевому офицеру, дав над могилой на Троицком кладбище в Елабуге троекратный оружейный залп. Сегодня именно в Елабуге расположен единственный в России музей-усадьба кавалерист-девицы Надежды Дуровой.

источники

Жители Елабуги откровенно побаивались этого угрюмого, нелюдимого господина, молча бродившего по городским улочкам в военной шинели. Впрочем, многие не чурались брать у него деньги, с которыми тот расставался на удивление легко, а местные мальчишки и вовсе повадились продавать сердобольному и наивному бирюку бродячих собак, притворно угрожая утопить животных. Каково же было изумление горожан, когда хоронить этого странного господина Александрова прибыл почетный военный караул, а офицер лично нес за гробом покойного его Георгиевский крест. Но главный сюрприз еще ожидал елабужан впереди!

Две жизни кавалерист-девицы Надежды Андреевны Дуровой

Осенью 1807 года житель Вятской губернии, коллежский советник Андрей Васильевич Дуров обратился к государю со слезной просьбой помочь в поисках его «несчастной дочери», 24-летней Надежды, в замужестве Черновой, замужней, имеющей сына Ивана и якобы утонувшей годом ранее в Сарапуле. Отец никогда не верил в ее смерть, а тут еще и получил письмо от самой беглянки, в котором та извещала, что добровольно бросила семью и просит отцовского благословения «позволить идти путем, необходимым для счастья»!

Этим «путем», как оказалось, Надежда Дурова считала военную стезю. Император в полном изумлении выслушал из уст доставленной к нему специальным курьером беглянки ее историю, вплоть до участия в Прусской кампании 1806-1807 годов.

Когда семейная жизнь Надежды зашла в тупик, она решила порвать со всем разом. Оставив на берегу реки женскую одежду, она, переодевшись в мужской костюм, записалась в конный полк под именем Александра Васильевича Соколова. По некоторым сведениям, поначалу Дурова попала в казачий полк благодаря знакомству с одним казачьим полковником еще в отцовском доме, однако ее подвело незнание специфики российских воинских частей: в казачьих войсках служили исключительно бородачи!

Дурова Надежда Андреевна На полях сражений

Успешно скрывая свою женскую сущность, она участвовала в боях в составе уланской части, покуда отец разыскивал ее по всей России. В мае 1807 года их конный полк сразился с корпусом наполеоновского маршала Нея при Гутштадте в Восточной Пруссии. Дуровой во время боя удалось вырвать из окружения вражеских драгун раненого офицера. В другом бою ранение в правую руку получила уже сама кавалеристка. Упавшую с лошади, ее стали раздевать, чтобы осмотреть рану, и тут обнаружилось, что раненая - женщина. Именно так удалось разыскать беглянку и отправить ее прямиком к императору.

Александр I уделил молодой женщине целых две личных аудиенции и, если поначалу хотел немедля отправить дочь к отцу, то теперь изменил свое решение. Он позволил Дуровой и далее служить в армии, официально зачислив ее корнетом в Мариупольский гусарский полк под фамилией Александров. К тому же за спасение офицера Дурова получила Георгиевский крест, а по окончании службы - тысячу рублей пенсии.

В будущих книгах «Кавалерист-девица» и «Записки Александрова» Дурова подробно описала свою историю, сохранив при этом собственное имя втайне.

Накануне войны 1812 года она была переведена в Литовский уланский полк и произведена в чин поручика. «Александров» неоднократно проявлял в боях личную храбрость, на Бородинском поле «получил от ядра контузию в ногу», при этом одно время служил адъютантом у самого и сопровождал его до Тарутина. Затем было участие в зарубежных походах русской армии и, наконец, после десяти лет военной службы последовала официальная отставка (1816).

Потом были возвращение к сугубо гражданской жизни, редактирование своих дневниковых записок, идеи первых книг, переезд вслед за отцом в Елабугу, где Андрей Васильевич служил городничим, а его дочь прожила всю оставшуюся ей жизнь.

Литературная деятельность Дуровой поначалу была успешной: она дружески переписывалась с Пушкиным, открывшим ее России как незаурядного писателя и издавшим в 1836 году ее первую книгу «Записки», художественные достоинства которой отмечал критик Белинский.

Кавалерист-писательница Дурова и в гражданской жизни оставалась верной себе и собственным привычкам. Считая себя мужчиной, она принципиально не читала сыновних писем «матушке», покуда тот не стал адресовать их господину Александрову. Дурова преспокойно курила на людях, носила мужскую одежду и короткую стрижку, щедро, по-гусарски, раздавала деньги направо и налево. После ее смерти 22 марта 1866 года в опустевшем доме, как гласит городская елабужская легенда, нашли единственный серебряный рубль.

Бывшие однополчане Дуровой и купцы Стахеевы собрали средства на памятник кавалерист-писательнице. Прах ее покоится на елабужском Троицком кладбище, история жизни заставляет задуматься о превратностях судьбы, память же о Дуровой навсегда осталась в российской истории.

Малоизвестно, но легендарная «кавалерист-девица», первая русская женщина-офицер Надежда Дурова долгое время жила в Вятской губернии. Считается, что Надежда Дурова послужила прототипом Шурочки Азаровой - героини пьесы Александра Гладкова «Давным-давно» и фильма Эльдара Рязанова «Гусарская баллада». Однако биография Дуровой сама по себе удивительна и драматична. Ее уникальная история ярко описана в любопытных мемуарах «Записки кавалерист-девицы».

Н. А. Дурова, 1837 г. Рисунок В. И. Гау

Надежда Андреевна Дурова родилась 17 сентября 1783 г. Мать, страстно желавшая иметь сына, с ранних лет недолюбливала свою дочь. Однажды, когда годовалая Надежда долго плакала в карете, мать выхватила её из рук няни и выбросила в окно. Естественно, такой трагический момент оставил глубокий след в сознании Надежды. С ранних лет она возненавидела традиционную судьбу и образ жизни русских женщин. Вот что Дурова писала в «Записках» по этому поводу: «Мать говорила мне: женщина должна родиться, жить и умереть в рабстве, вечная неволя, тягостная зависимость и всякого рода угнетение есть ее доля от колыбели до могилы, она исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему. Одним словом, женщина - самое несчастное, самое ничтожное и презренное творение в свете… Я решилась отделиться от пола, находящегося, как я думала, под проклятием божьим». Далее Дурова пишет, что хотела бы «выйти из сферы, назначенной природой и обычаями женскому полу» .

Сказано - сделано. В 1806 г. Дурова ночью сбежала из дома и отправилась вслед за полком, переодевшись в казачье платье. Долгое время она выдавала себя за Александра Васильевича Соколова, сына помещика, позже стала называть себя Александром Андреевичем Александровым. В полку удивились, что дворянин носит казачий мундир, но почему-то поверили её рассказам. Несмотря на то, что казачий быт был сложен, Дурова находилась в постоянном состоянии беспечной радости, ей нравилось проводить время с казаками в тренировках и походах. В «Записках» она как будто бы обращается к своим сверстницам, молодым девушкам: «Свобода, драгоценный дар неба, сделалась наконец моим уделом навсегда! Вам, молодые мои сверстницы, вам одним понятно мое восхищение! Я прыгаю от радости, воображая, что во всю жизнь мою не услышу больше слов «Ты, девка, сиди. Тебе неприлично ходить одной прогуливаться!» Увы, сколько прекрасных и ясных дней началось и кончилось, на которые я могла только смотреть заплаканными глазами через окно» .

Н. А. Дурова

Дурова в образе Александра Андреевича Александрова участвовала в битвах при Гутшадте, Гейльсберге, Фридланде, всюду проявляла храбрость. За спасение раненого офицера в разгар сражения была награждена солдатским Георгиевским крестом и произведена в унтер-офицеры. Поразительно, но, участвуя в сражениях, она ни разу не пролила чужую кровь. В Отечественную войну Дурова командовала полуэскадроном, участвовала в сражениях под Смоленском, при Бородине защищала Семеновские флеши, где была контужена ядром в ногу, и уехала для лечения в Сарапул. Позднее была произведена в чин поручика, служила ординарцем у Кутузова.

Судя по «Запискам» Дуровой, за все время, что она служила и воевала, никто так и не разоблачил ее, все окружающие думали, что она мужчина. Конечно, нам сложно в это поверить: все-таки долгие военные походы - это быт, бесконечное совместное времяпрепровождение солдат, тут сложно что-то утаить друг от друга. Поэтому, скорее всего, Дурова лукавит. Критики вообще установили, что в «Записках» много несостыковок. Например, Дурова умудрилась зачем-то уменьшить себе возраст. Интересны воспоминания Дуровой и в психологическом плане. Женщина, которая долго выдавала себя за мужчину, в конце концов совсем запуталась. Известно, что Дурова очень раздражалась, когда ее называли не Александр Андреевич, и предпочитала не слишком часто возвращаться к своей естественной природе.

Провинциальный Сарапул Вятской губернии. Начало XX в.

В этом плане характерен эпизод ее знакомства с А. С. Пушкиным. С ним Дурова познакомилась через своего брата Василия. Однажды он прислал Пушкину мемуары сестры (с тоски стала писать), и поэт оценил оригинальность этих записок. Во время личной встречи Пушкин откровенно смеялся над Дуровой, так как она постоянно путала, от имени ли мужчины или женщины ей говорить. Так описан этот эпизод в «Записках»: «Любезный гость мой приходил в приметное замешательство всякий раз, когда я, рассказывая что-нибудь относящееся ко мне, говорила: «был, пришел, пошел, увидел»<…>Наконец, Пушкин поспешил кончить и посещение, и разговор, начинавший делаться для него до крайности трудным». Далее произошел уж совсем конфузный момент: «Пушкин, оканчивая речь свою, поцеловал мою руку. Я поспешно выхватила ее, покраснела и уже вовсе не знаю для чего сказала: «Ах, боже мой! Я так давно отвыкла от этого!» После этого эпизода тесные контакты с Пушкиным прекратились, Дурова считала, что поэт начал насмехаться над ней в семье и обществе. Интересно, что большую часть жизни в период после ухода из войск Дурова продолжала быть мужчиной по своему образу, поэтому, как мы видим, совсем разучилась быть женственной.

При всем при этом (не совсем понятно, каким образом), у Дуровой были как брак (неудачный), так и сын, который, кстати, родился на территории Вятской губернии, крещен в Вознесенском соборе города Сарапула. Но с сыном у Дуровой складывались натянутые отношения. Однажды он прислал матери письмо, спрашивая её благословения на брак. Увидев обращение «маменька», она, не читая, в страшном гневе бросила письмо в огонь. И только после того, как сын прислал письмо с просьбой к Александру Андреевичу, Дурова написала: «Благословляю».